– Что у вас здесь чёрное?
Запястья были на самом деле выпачканы чёрной краской, и Ксения только потом догадалась, что это. Мама вечером сидела с её шубкой допоздна, чинила, где можно, и, видимо, закрасила Геничкиными красками облезшие участки на манжетах. От снега они потекли, какое унижение!
Ксения от огорчения ни слова не могла промолвить и сбежала прочь, не попрощавшись. Только зашла в зал, как началась лекция по древней философии, но курсистка не слушала профессора, а пыталась оттереть ластиком въевшиеся в кожу следы чёрной краски. И думала: никогда я больше не увижу Константина…
Днём пошёл сильный, тоскливый какой-то снег. Солнечный свет, так радовавший Ксению утром, исчез, как и не было. Когда она выходила из института, то первым делом свернула влево, чтобы посмотреть на следы, но их не осталось, свежий снег лежал ровный, нетронутый.
Новая жизнь
Свердловск, ноябрь 1990 г.
Старый дневник Ксаны
Почти целый год прошёл с моей последней записи в этой тетради. Пардон, не с моей – последняя запись в моём ЛИЧНОМ дневнике была сделана Княжной. Осквернённую тетрадь я тут же убрала с глаз долой, хотя можно было просто вырвать лист или заклеить куском плотной бумаги тот абзац с резвящимися, как тараканы в ночной кухне, ошибками. Но я так разозлилась, что просто зашвырнула дневник в ящик своего письменного стола, как делала в детстве.
Читать чужой дневник – это одно. Писать в нём – такое могло прийти в голову только Таракановой! Но я сделала вид, что ничего не произошло, хотя Княжна ухмылялась ещё несколько дней при каждой нашей встрече. Димка мне, кстати, и слова не сказал, а просьба Иры «неприходить больше» оказалась всего лишь фигурой речи.
Без нас с мамой им просто не справиться, тем более в такое время. В магазинах пусто, сигарет долгое время вообще не было, а потом появились по цене втридорога. Ира теперь курит «Полёт. Сигареты овальные» и благоухает, как тамбур в плацкартном вагоне. Беляев и Саша Потеряев работают в коммерческом магазине, где продаются импортные спиртные напитки, шампунь и колготки.
Мама боится войны, голода и того, что деревья будут бесконтрольно рубить на дрова. Димка пропадает на своей новой работе: какой-то знакомый взял его к себе «заместителем», но кого он замещает и чем они вообще занимаются, брат не рассказывает. Он теперь ходит в короткой кожаной куртке и широких брюках, сшитых как будто из драпа.
Танечка перевелась на заочное и вовсю работает в какой-то коммерческой фирме, где платят не деньгами, а вещами, которые потом надо продавать на базаре. Несколько раз она брала меня с собой на базар, но мне не очень понравилось быть продавцом, уж лучше покупателем. Я, кстати, тоже перевелась – на романо-германское отделение. Спасибо Майе Глебовне, что надоумила и помогла! Правда, большая часть моих однокурсниц озабочена не столько учёбой, сколько идеей как можно скорее «свалить из совка», как это теперь называется. Многие действительно уезжают. Наши соседи Котляры летом убыли в Израиль, тётя Таня с улицы Пальмиро Тольятти на днях переедет в Германию. Она предложила маме приобрести её чудесную библиотеку, но мама отказалась – не на что покупать. Варины родители собираются уезжать в Эстонию, потому что теперь это будет Европа, но Варя с ними ехать не хочет. Она ведёт очень активную политическую жизнь, уже два раза ездила в Москву по делам какой-то партии и, на мой взгляд, слишком уж много о себе воображает.
Я по сравнению с Варей выгляжу бессмысленным и безыдейным человеком, который штудирует пыльные книжки вместо того, чтобы вместе со всеми строить новую жизнь. Но я ничего не могу с этим поделать: при одной только мысли о митингах, лозунгах и активной жизненной позиции меня одолевает тоска. То, что происходит в стране, так или иначе беспокоит всех, но по-разному. И только Андрюше до этого нет дела, точнее, у него свои дела! Наш малыш обожает рисовать на обоях, безобразничать, качаться на качелях… Книг он, к сожалению, не любит – когда я подарила ему Сутеева, Андрюша, как в том старом анекдоте, сказал: «Книга у меня уже есть».
Ира всё ещё сидит дома: то есть дома она как раз-таки не сидит, но и на работу не ходит. Режим у неё такой: сон до полудня, двухчасовые сборы под орущий магнитофон, который она выключает, только если спит Андрюша (и то не всегда), – и вот она, нарядная, выпархивает из дома, демонстративно не замечая моего присутствия (но всегда обиженно переживая отсутствие).
– Пока, любимая мамоцка! – кричит Андрюша, когда Княжна открывает входную дверь («ч» он ещё не выговаривает). Иногда бежит к ней, чтобы получить жирный помадный поцелуй куда-нибудь в макушку или в глаз, но чаще просто кричит из комнаты слова прощания.
Возвращается Ира поздно вечером, иногда ночью, почти всегда – навеселе, а бывает, и в дупелину (её словечко) пьяной. С трудом стягивает с ног высоченные сапоги-ботфорты, которые где-то достал Димка, и, шатаясь, идёт к Андрюше в комнату, чтобы «поцеловать своего ребёнка на ночь». Андрюша, конечно, уже спит, и потом его долго не уложишь, но Иру это не волнует. Она зовёт Андрюшу «мой ребёнок»; не припомню, чтобы она хотя бы раз назвала его по имени.
Мы с мамой ночуем у них по очереди, как и раньше. Даже когда Димка дома, у него нет сил вставать ночью к Андрюше. Малыш плохо спит, раза три-четыре за ночь просыпается, и всегда со слезами. Зато он прекрасно говорит – первые слова произнёс в девять месяцев, хотите верьте, хотите нет. Мне кажется, Андрюша будет очень интересным человеком, когда вырастет.
Сейчас почти все крестят детей в церкви, и я спросила Иру, как она к этому относится. Княжна дёрнула плечом пренебрежительно, но потом уточнила:
– В принципе, я не против, если это не какая-то конфессия.
Димка покраснел, хотя и он, и я сразу же поняли: Ира имеет в виду секту.
Меня саму окрестили очень оригинально: я тогда ещё училась в школе, и мы с одноклассниками возвращались однажды домой из центра через Ивановское кладбище. Зашёл разговор о том, кто верит в Бога, и я удивилась: почти все в нашей компании были, оказывается, крещёными, кроме меня и Рината.
И тут как раз из церкви выбежал молоденький монашек (наверное, монашек, я не очень умею это определять) и спросил:
– Молодые люди, кто хочет покреститься?
– Вот она хочет! – сказал Беляев и вытолкнул меня вперёд.
Я даже опомниться не успела, как меня завели в храм. Монашек спрашивал, в чистом ли я теле, и я не сразу поняла, о чём это он, а когда догадалась, то покраснела, потому что мальчики тоже всё слышали.
Ещё запомнила слово «отрекохся», которое надо было повторять трижды. А всё остальное было как в тумане. Тем не менее теперь я могу стать Андрюше крёстной. Но мы, наверное, сделаем это ближе к весне, ведь сейчас стоят такие морозы, что и на прогулку выйти – целая история. Только Ире холод не помеха: даже в минус тридцать она обязательно уходит из дома. Интересно, куда?
Однажды я видела в окно, что её ждала у подъезда какая-то «Волга». Ира быстро села в неё, ботфорты мелькнули в воздухе, и «Волга» газанула с места так резко, что распугала всех старух и голубей.
