— Так. Так. Не склонен.
— Никогда не верил в Антуана и тому подобное.
— Какого Антуана? — в недоумении переспросила Эми.
— Антуан, — нетерпеливо повторил он. — Антуан, слепая собака с Филиппин, которая водит автомобиль.
— Антуан не слепой.
— Ты говорила, что он слепой.
— Слепой — Марко, а не собака.
— Неважно. Значения это не имеет.
— Для Антуана и Марко имеет.
— Речь о том, что я — скептик.
— Марко ведет автомобиль, Антуан его направляет.
— Видишь? Это же бред. Собаки не могут говорить.
— У них телепатическая связь.
Брайан глубоко вдохнул.
— Ты такая со всеми?
— В каком смысле?
— Сводишь с ума.
— Нет, не со всеми. В основном только с тобой.
Он нахмурился.
— Ты только что сказала мне что-то важное?
— А как ты думаешь?
— Думаю, да. Что это было?
— Ты — умный, талантливый, уравновешенный, непьющий, здравомыслящий, да еще и красивый архитектор. Должен все понять сам.
У него слишком кружилась голова, чтобы осознать смысл ее слов. Поэтому он просто поцеловал Эми.
— С нами происходит что-то очень уж необычное. Давай не отвлекаться. Иди сюда. Посмотри.
Он подвел Эми к кухонному столу, на котором сложил все рисунки, в том порядке, в каком они выходили из-под его карандаша.
Эми улыбнулась, взглянув на верхний.
— Это Никки.
— Ты видишь именно это?
— А разве не Никки? Выглядит точно так.
— Но это все, что ты видишь?
— А что еще я должна увидеть?
— Не знаю.
— Милый, я не критик-искусствовед.
— Есть что-то в ее глазах.
— Что именно?
— Что-то…
Когда Брайан убрал верхний рисунок, открывая лежащий под ним, Эми прокомментировала: «Крупный план».
— Все крупнее и крупнее. — Он убирал один рисунок за другим.
— Когда ты их нарисовал?
— После того как ты привезла меня сюда.
— Все? Разве такое возможно?
— Нет. Невозможно.
Она оторвала взгляд от рисунков.
— Невозможно. Так много рисунков, на таком уровне, за несколько часов.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Будь я проклят, если знаю.
Произошло нечто экстраординарное, продолжало происходить, но он не находил слов, чтобы выразить, что испытал, что почувствовал. Ранее Брайан вел обычную жизнь, пытаясь принципами архитектуры наводить порядок в хаосе существования. Теперь хаос сокрушил его, и хотя он осознавал, что под хаосом таится новый порядок, не мог его разглядеть.
Он посмотрел на часы, на рисунки, снова на часы, на Эми.
— Такое ощущение, словно что-то в меня вселилось.
— В тебя. И что?
— Вывело меня за время. Даже не знаю, что хочу этим сказать. Я находился здесь, на кухне. И не находился. Я рисовал, но на самом деле рисовал не я. Я что-то увидел в глазах Никки, и мой гость, который вселился в меня, пытался помочь мне нарисовать то, что я увидел.
— Ты что-то увидел в глазах Никки? Что ты хочешь этим сказать? Что ты увидел в ее глазах?
— Не знаю. Но очень сильно почувствовал. Что то. — Он разложил на столе последние четыре рисунка, самые абстрактные, чтобы Эми могла посмотреть на все сразу. — Что ты видишь, Эми? Что ты видишь?
— Свет, тени, какие-то очертания.
— Они что-то означают. Что они означают?
— Не знаю. Они прекрасны.
— Правда? Я тоже так думаю. Но почему? Почему они прекрасны?
— Просто прекрасны.
— Ты сказала — очертания. Какие очертания ты видишь? — напирал Брайан.
— Просто очертания, формы. Свет и тени. Ничего конкретного.
— Это что-то конкретное, — не согласился Брайан. — Я просто не смог его нарисовать. Оно практически здесь, на странице, но ускользает от меня.
— Что случилось еще, Брайан? Почему ты такой возбужденный?
— Я не возбужденный. Взволнованный. Потрясенный. Изумленный. Испуганный. Но не возбужденный.
— А мне кажется, что ты очень возбужден.
— Галлюцинации. Наверное, в этом все дело, слуховые галлюцинации. Потому что я совершенно вымотался. Этот наводящий ужас звук. Я не могу его описать. Наводящий ужас, но одновременно… восхитительный.
Он думал, что при упоминании галлюцинаций она подозрительно глянет на него, но этого не произошло. Вот тут он понял, что у нее есть своя история, которую ему предстоит услышать.
— И тени, — продолжил он. — Быстрые тени, шляющиеся и исчезающие. Возникающие ниоткуда. У меня болели глаза. Я подумал, что мне нужно выспаться. Пойдем со мной. Я тебе это покажу.
— Покажешь мне что?
Он взял ее за руку, вывел из кухни и только в коридоре ответил:
— Спальню. Кровать.
— Знаете, мистер Тестостерон, вам не удастся уложить меня под одеяло.
— Я знаю. Кто знает это лучше меня? Я веду тебя в спальню не за этим. Это потрясающе, — они вошли в спальню, встали у изножия кровати. — Видишь?
— Вижу что?
— Она идеальная?
— Кто?
— Кровать. Идеально застелена, аккуратно, без единой складочки.
— Поздравляю. Будь у меня медаль «За заслуги», я бы тут же наградила тебя, под барабанный бой.
— Наверное, я плохо объясняю.
— Попытайся еще раз.
— Я родился в Канзасе.
— Интересное начало.
— В Канзасе, в торнадо.
— Я слышала эту историю.
— О той ночи я ничего не помню.
— Рождение прошло незаметно? Ты не обратил на него внимания?
— Разумеется, я слышал рассказ о той ночи. Тысячу раз, от бабушки Николсон и от матери.
В ту ветреную ночь, за неделю до срока, у матери Брайана, Анджелы, начались родовые схватки. Воды отошли около полуночи, и она разбудила отца Брайна, Джона. Он одевался, чтобы отвезти Анджелу в больницу, когда заревели сирены, предупреждая о приближающемся торнадо.
Мать Анджелы, Кора Николсон, находилась с ними, она приехала из Уичито, чтобы помочь после родов. К тому времени, когда она, ее дочь и зять вышли из дома, направляясь к автомобилю, ветер значительно усилился.
