Гораздо пессимистичнее звучат голоса директоров маленьких музеев. Здесь никто не готов рисковать жизнью своих сотрудников и посетителей, да и вооруженные до зубов охранники никак не вяжутся в представлении музейщиков с образом музея, ведь он должен быть обращен прежде всего к посетителю. Многие музеи признают необходимость усиления охранной службы и переподготовки кадров, почти все считают необходимым поставить металлоискатели на вход. Однако в одном музейщики согласны: все картины пуленепробиваемыми стеклами не защитишь, а охрана большинства музеев так и останется безоружной. То есть все будет как в хорошем банке: человеческая жизнь все-таки дороже.
Кража картин Мунка ставит еще один вопрос: а кому, собственно, это вообще могло понадобиться? Да, картины очень дорогие. Но назвать конкретную цену толком никто не может: что-то около 100 миллионов долларов. Или больше. Или меньше. Цены не существует, потому что продать эти картины невозможно. «Крик» Мунка – икона европейского экспрессионизма, все четыре ее повторения изучены до пятнышка, ни на черный, ни на белый рынок ее не выставить. Можно, конечно, считать, что ограбление было выполнено на заказ и обе картины будут отныне томиться в подземелье какого-то тайного собирателя. Но эта версия не пользуется успехом у специалистов. «Богатых безумцев, имеющих большие коллекции украденных произведений искусства, не существует, – утверждает Чарльз Хилл, детектив британского Скотленд-Ярда. – На рынке нет доктора Но или мистера Бига, нет сумасшедшего коллекционера, который прячется в джунглях Венесуэлы, нет капитана Немо, плывущего на „Наутилусе“».
Чарльз Хилл знает, что говорит: среди многих дел о похищении произведений искусства он занимался и предыдущим исчезновением «Крика» Мунка. Другая версия этой картины была украдена из Национальной галереи в Осло в 1994 году и найдена в Норвегии три месяца спустя. Тогда грабители потребовали выкуп, но правительство платить наотрез отказалось. А полиция подсадила преступников на крючок, подослав им якобы представителя американского музея Пола Гетти, готового купить картину для возвращения ее Норвегии. Арестовали троих. Один уже вышел и сейчас через адвоката открестился от новой кражи: «Оружие – не мой стиль. Я всегда использую джентльменские методы». Действительно, он работал куда более мирно, по старинке, по приставной лестнице, через окно и обратно…
Кража «Крика» и «Мадонны» с целью получения выкупа на сегодняшний день самая популярная версия, обсуждающаяся в печати. Пока, правда, никто с предложением выкупить картины не обращался. Но есть и другая, куда более эксцентричная, но не менее реалистичная, гипотеза: кража – просто демонстрация силы, профессионализма, криминального таланта. На спор или просто обкурившись, насмотревшись кино Тарантино или пересмотрев в юности американских фильмов категории B, но трое грабителей сделали то, что до них никто так просто не делал. «Никому не двигаться – это ограбление. Руки вверх, твою мать!» Это не цитата из «Криминального чтива». Это слова из досье полиции Осло. И они подтвердили, что дерзкое ограбление в Стокгольме четырехлетней давности вовсе не исключение из правил, – начинается новая эра музейных краж.
19 мая 2005
Модерн поставили в стесненное положение
Постоянная экспозиция «Искусство модерна», Государственный Эрмитаж
Для того, что зритель хочет видеть под названием «искусство модерна», выставка в Эрмитаже слишком уж микроскопическая. Два небольших зала, под завязку забитые стеклом, мебелью, шпалерами, платьями, ювелирными украшениями, витражами и мелкой пластикой, никак не могут рассказать то, что поручили им рассказать кураторы новой экспозиции. А поручили им ни больше ни меньше как отвечать за стремительно взлетевший ввысь по всей Европе, мелькнувший в Америке, поразивший в самое сердце Россию и столь же стремительно сошедший на нет стиль, имеющий много названий на разных языках, но сути своей не меняющий. На все про все этому стилю было отведено около четверти века. Начало его прячется где-то в 1890‐х годах, зато конец обозначен более чем жестко – 1914‐й год, год конца старого мира и старого искусства.
Для того чтобы рассказать историю стиля модерн во всех этих разноязыких красках и видах, чтобы доказать его интернациональность и в то же время не упустить национальные особенности, чтобы отделить шедевры от массовой продукции, которая в это время была на удивление близка к шедеврам, определить этапы и вариации, требуется гораздо больше слов и вещей, чем уместилось в глянцевый буклет и тесные зальчики. Однако из всех возможных по этому поводу слов экспозицию ограничили одним – словом «линия». Идея справедливая, но все-таки далеко не исчерпывающая.
За искомую линеарность на выставке отвечают прежде всего цветы. Они повсюду – на многочисленных вазах, на обивке мебели, на гобеленах, витражах, в ковке и резьбе. «Цветами» выглядят здесь и женщины: они танцуют, извиваются, возносятся, склоняют свои головки, то есть украшают собой быт и жизнь. Еще есть змеи, стрекозы, жуки, ящерицы и прочие столь же линеарные зверюги. И конечно, есть имена создателей всех этих «линий», имена громкие и звонкие, как и полагается всякой уважающей себя хрестоматии: Уильям Моррис, Эмиль Галле, Луис Комфорт Тиффани, Рене Лалик, Альфонс Муха, Жюль Шере, братья Дом, Карл Фаберже. Вот только от первого до последнего на выставке путь в один шаг, а в истории искусства – художественная и идеологическая пропасть.
К сожалению, вопросы идеологии, социологии, проблемы композиции и пропорций, столь занимавшие мастеров модерна и их многочисленных исследователей, на выставке не возникают. Стиль модерн как первый буржуазный стиль, как первый художественный удар по массовому потребителю, как воплощенная утопия по созданию модной среды обитания среднего класса – все это просто не обсуждается. Виной тому, я думаю, прежде всего состав экспозиции. Эрмитаж не совсем тот музей, которому пошло бы рассказывать о стиле модерн. Когда о нем говорит парижский музей Орсе, музей искусства XIX века, искусства буржуазного по определению, стиль модерн становится предметом изучения. Здесь отделяются зерна от плевел, шедевры и канонические вещи заключаются в рамы-витрины, уходят от бытового своего окружения и становятся музейными экспонатами.
Эрмитажное же собрание вещей этого периода в значительной мере случайно – стиль модерн, как стиль буржуазный, не был любим последней императорской четой. Отсюда так много экспонатов – подарков глав иностранных держав, – подарки принимались, но сами Романовы подобные закупки почти не делали. Множество вещей на выставке позднейшие, иногда совсем новые приобретения музея. Здесь что-то лучше, что-то хуже – как получится. Перемешанное в двух тесных залах, все вместе смотрится странно и больше напоминает лавку антиквара с избирательным и неплохим вкусом, чем музейную экспозицию. Может быть, такое ощущение возникает из‐за самих экспонатов – в наших антикварных лавках все еще достаточно не совсем таких, но очень похожих вещей. Однако возможен и иной источник для раздражения влюбленного в модерн зрителя: стиль модерн – стиль удобнейших для жизни пропорций. Квартиры в домах модерна до сих пор не нуждаются в перепланировке, венские стулья используются с удовольствием для тела, окна и двери пытаются сохранить ввиду идеальных их членений. В какой-то степени стиль модерн для многих из нас – среда обитания. Теснота музейных залов ее убивает. Но тут, правда, можно надеяться на лучшее. Главный штаб ждет перестройка, авось и до этой экспозиции руки дойдут.
