8 августа 2001
«Я ничего не понимаю»
80 лет со дня смерти Александра Блока
В августе 1921‐го в Петербурге умер человек, который единственный после Пушкина самими поэтами признан был лучшим поэтом России. В этом сходились и его друзья-недруги (Гиппиус, Мережковский, Сологуб), и соперники (Гумилев, Ахматова, Городецкий), и сотни других коллег по стихосложению. Единодушие странное – до сих пор Блок остается самым непонятым поэтом.
Он ставил в тупик еще современников. Символист, но слишком романтичен. Декадент, но порою слишком прост. Гениальный поэт, но некоторые его стихи из ряда вон плохи. Еще хуже проза. Сологуб заметил: «Блок умен, когда пишет стихи: не умен, когда пробует писать прозой». Дневники поразили тех, кто знал Блока: Андрей Белый «орал от негодования», Анна Ахматова для себя резко разделила поэта и автора дневников.
Блок вообще собрание жизненных парадоксов. Драматическое детство – отец, избивающий мать, недоброжелательно равнодушный к ребенку отчим и наряду с этим куча любящих, балующих, внимательных женщин вокруг. Интеллигентская семья посылает его в гимназию, «идиотическую» и «плебейскую», где к тому же процветает педерастия. Профессорский сын с трудом переваривает юридический, а затем и филологический факультеты университета. Молодой Блок – декадент и фат (на свидания с будущей невестой ездил в белом кителе на белом коне), но в быту по-немецки аккуратен и педантичен. Всю жизнь поклонялся Прекрасной Даме, волочился за актрисами и певицами, но женоненавистником был изрядным: «Все известно заранее, все скучно… Бабье, какова бы ни была – шестнадцатилетняя девчонка или тридцатилетняя дама». Вожделенная семейная жизнь и полное фиаско в ней. В антибуржуазном порыве принимает все три революции, но ненавидит народ, толпу («закрываю глаза, чтобы не видеть этих обезьян»). Вписан собой и другими в революцию, но ничего в ней почти до конца жизни не понимает («Я никогда не возьму в руки власть, я никогда не пойду в партию, никогда не сделаю выбор, мне нечем гордиться, я ничего не понимаю»).
Тоньше других, наверное, его настроение чувствовала Зинаида Гиппиус: «Из Блока смотрел ребенок, задумчивый, упрямый, испуганный, очутившийся один в незнакомом месте». Но этот «ребенок» один в начале ХX века мог себе позволить рифмовать «свои – твои», не разбираться в философии (а как считал Гумилев, и в стихах тоже), путаться с большевиками, давать им в поводыри Христа. Ему не нужно было ума, хватало гениальности. И все его сюжеты – Россия, Прекрасная Дама, революция – лишь «лирические величины», музыку которых он слушал всю свою жизнь. Права была Ахматова, отведя ему в своем знаменитом определении «трагический тенор эпохи» роль медиатора, эта роль Блоку подходит как никому другому в русской поэзии.
Когда, после СССР, в России разом опубликовали всех расстрелянных, забытых, уехавших и полуофициальных поэтов ХX века, Блок был оттеснен на позиции хрестоматийного классика. Как казалось, слишком романтичного, слишком неземного, слишком изученного, чтобы увлечь перекормленное историческими и литературными открытиями перестроечное поколение. Однако, несмотря на сотни статей и монографий, уйму воспоминаний и опубликованные аж в 1928 году поразительные дневники, Блок был и остается одной из самых загадочных фигур русской литературы.
23 мая 2002
Умерла Ники де Сен-Фаль
Вчера в Калифорнии в госпитале Сан-Диего на семьдесят втором году жизни скончалась Ники де Сен-Фаль – самый веселый скульптор ХX века. Даже не зная имени автора, многие видели ее работы на улицах европейских и американских городов – очень больших, очень смешных и очень красивых женщин.
Она долго болела, и конца ждали. Вот уже несколько лет она была старой, некрасивой и тяжело передвигающейся женщиной, за действиями которой следили в основном с материальной заинтересованностью. Так, в прошлом году она передала в дар Музею модернистского и современного искусства (MAMAC) в Ницце более 170 своих работ. Дар оценивался в 117 миллионов французских франков (17,84 миллиона евро), и вывод был быстро сделан – Сен-Фаль обеспечивает своему наследию сохранность, дабы оно не было рассеяно по свету непочтительными наследниками. Дело, конечно, верное (многие мэтры так делают), но по большому счету вкладывала она в сохранность прежде всего своих произведений. Ее имя уже давно было обеспечено всем, чем только можно, – славой, почитанием, местом в вечности. Сегодня не стоит смотреть на ее старые фотографии. Лучше вспомнить, какой она была, когда начинала, – безумно красивой и испепеляюще лучезарной. Родившись в парижском пригороде Катрин Мари-Аньес де Сен-Фаль, в Нью-Йорке она сократила имя до Ники де Сен-Фаль и так и прожила с ним между Францией и Америкой, в последние годы предпочитая последнюю, а точнее Южную Калифорнию, всему свету. Она была моделью ведущих модных журналов, студенткой Кембриджа и Гарварда, женой американского сочинителя, матерью двоих детей, пациенткой нервной клиники, жадной до искусства дилетанткой, пока в 1955 году не встретила Жана Тенгели, который сделал из нее большого художника.
Дальнейшее движение было стремительным как само современное искусство. Она сочиняла картины, заставляя зрителей стрелять по мешочкам с краской, делала объекты из мусорных отходов, устраивала на выставках тир из движущихся мишеней-картин, превращала женскую фигуру в раскрашенную игрушку Нана, заставляла ее двигаться и брызгаться водой, выращивала на горе в Тоскане сад Таро, плела нить Ариадны из украшенных электрическими лампочками сфинксов, пропускала публику через чрево почти что вечной женственности, сочиняла себе дома и еще многое и многое другое.
Заведя в молодости дружбу с «новыми реалистами» (Ивом Кляйном, Сезаром, Арманом, Кристо), она долгое время проходила по этому ведомству, но на самом деле всегда имела достаточно иронии и художественной жадности, чтобы идти не в ногу. Более хулиганка, чем мэтр, в поведении; более американка, чем француженка, в искусстве; более француженка, чем американка, в биографии, к концу жизни она пришла борцом за права этнических меньшинств и одним из самых дорогих художников мира. Почти не работая с мифологией массового сознания, Ники де Сен-Фаль тем не менее стала одной из наиболее востребованных им фигур. Она вездесуща – ее вещи можно встретить в музеях и, что гораздо важнее, на улицах Иерусалима, Сан-Диего, Ниццы, Нью-Йорка, Ганновера, Токио, Нима, Дуйсбурга. Ее развеселые Нана пляшут на календарях и полиэтиленовых пакетах. Ее нестрашные страшилища приучают нас к самым невозможным, казалось бы, сочетаниям красок. Ее сады и фонтаны становятся аттракционами для интеллектуалов, обыгрывая прелести диснейлендов на территории современного искусства. Таким – веселым и игровым – она представляла современное искусство. Таким оно стало после появления в нем Ники де Сен-Фаль.
25 мая 2002
Умер Тимур Новиков
Ему было сорок четыре года, и вот уже несколько лет он был слеп. Он потерял зрение после перенесенного энцефалита, и эта болезнь полностью изменила ландшафт художественного Петербурга. «До» в нем верховодил красивый ироничный молодой человек, рассекающий по городу на велосипеде, будто это Амстердам, и устраивающий первые рейв-вечеринки, будто это Нью-Йорк. «После» в Питере появился полуседой бородатый гуру с палочкой и в неизменном сюртуке, происхождение которого также было мифологизировано – говорили, что это сюртук Достоевского. Его, слепого, водили под руку ученики и последователи, и этот нестарый еще «старец» продолжал держать под контролем большую часть арт-сцены Северной столицы. Эволюция от «нового дикого», авангардиста, любимца Запада к яростному борцу с модернизмом была удивительна только для сторонних наблюдателей. Тимур Новиков во всех этих ипостасях оставался собой: художником, выстраивающим свою жизнь согласно своему искусству. Даже в том случае, когда жизнь начинает диктовать свои условия, такой художник лишь включает это в правила своей игры.
