19 мая 2010
Свидетельство нашего поражения
Выставка «Роджер Фентон (1819–1869). Возвращение в Россию», Государственный Эрмитаж
Двадцать две фотографии – малая, но все равно замечательная часть двух знаменитых серий одного из пионеров британской фотографии: первой, сделанной во время путешествия в Россию в 1852‐м, и второй, запечатлевшей события Крымской войны (1855) (ил. 12).
С исторической точки зрения музею, претендующему на самостоятельное фотособрание, иметь снимки Фентона почти обязательно. И дело даже не в том, что он один из самых ранних, а в том, что он реально первый в истории официальный военный фотограф. На войну его посылают по особому настоянию принца Альберта и королевы Виктории, дабы успокоить недовольную войной общественность. Антивоенные репортажи с Крымской войны широко публиковались в Times, и снимки Фентона для куда менее критически настроенного Illustrated London News должны были представить другой взгляд на события.
Фентон не снимал мертвых и раненых, предпочитая сюжеты вроде отдыха после боя. Отрабатывая свой политический заказ, выходец из французской школы исторической живописи, Фентон делает красивые, чуть туманные, уходящие цветом как бы в сепию калотипы, иконографически еще отсылающие к мэтрам исторической картины, но технически переводящие эти клише на язык фотографии.
Выставка коллекции, спешно купленной в США в конце прошедшего бюджетного года Министерством культуры РФ специально для эрмитажного собрания и при содействии известного своими фотографическими и коллекционерскими пристрастиями заместителя министра культуры Павла Хорошилова, могла бы стать событием в небогатом на фотоновости Эрмитаже. Но не стала – явная отчетность мероприятия отразилась и на сроках проведения (лишь девять дней), и на уникальном по своей научной беспомощности тексте «информационного проспекта» к выставке. Создается такое ощущение, что в музее не очень знают, что с таким упавшим на него даром делать и как вообще вводить фотографию в оборот – не как безропотную единицу хранения, а именно как художественный объект.
Проблема в том, что впечатление это ложное – Эрмитаж сделал уже несколько очень качественных выставок западной фотографии, а вот на «россике» Фентона споткнулся. И похоже, что спотыкаться собирается и дальше. На вернисаже директор Эрмитажа Михаил Пиотровский сделал два важных заявления на эту тему. Во-первых, он объявил, что американский фонд Меллона выделил на создание лаборатории и подготовку специалистов по реставрации фотографии 3,5 миллиона долларов. Во-вторых, он декларировал основное направление фотодеятельности музея – показ работ западных фотографов, снимавших в России. Деньги – это, безусловно, хорошо. Как и реставрация. Но вот вместе эти новости складываются в довольно безрадостную картину: сознательная провинциализация фотографического собрания и экспозиционной работы и выбор сюжетов по принципу «есть Россия на картинке – берем, нет – не берем». Если такова политика музея, это похоронит бывшие некогда вполне уместными претензии «универсального» музея Эрмитаж на введение в свой оборот мировой фотографии – не всегда интересовавшейся только Россией.
18 октября 2006
Брат архитектор
Выставка, посвященная 150-летию архитектора Леонтия Бенуа (1856–1928), Академия художеств, Санкт-Петербург
Один из лучших учеников Академии, ее профессор и ректор показан тут как крайне многогранный зодчий – здесь и церкви разных конфессий, и банки, и театры, страховые общества, жилые здания, эскизы декора, интерьеров, предметов прикладного искусства. Для неподготовленного зрителя все это может оказаться большой неожиданностью: благодаря перу и славе своего брата Александра Бенуа Леонтий вошел в историю искусства прежде всего как «славный малый», бывший слишком счастливым в браке, чтобы творить.
Александр Бенуа был младше Леонтия. Он точно знал, что тот – едва ли не самый одаренный в рисовании среди всего этого богатого на таланты семейства, любовался его блистательно прорисованными и аппетитно залитыми красками эскизами, гордился триумфом брата на выпуске в Академии, уважал его как любимого учениками и коллегами ректора тяжелой на подъем и вообще-то малочтимой будущим идеологом «Мира искусства» Академии художеств, но, похоже, ничего не понимал в его архитектуре.
Глава, посвященная Леонтию в знаменитых воспоминаниях Александра Бенуа, – это полный любви и нежности рассказ о толстом, благодушном, веселом, оптимистичном, от природы очень одаренном человеке, который хоть и строил всю свою жизнь, но особого следа не оставил, а талант свой отдал на откуп семейной жизни, в каковой был счастлив почти неприлично. В женитьбе старшего брата на купеческой дочке Марии Сапожниковой младший видел художественную лень, потерю полета фантазии и чуть ли не ухудшение вкуса. Понятно, что за этим больше снобизма подростка, мальчика, который, будучи зван на роскошные обеды на петергофскую дачу Леонтия, вкусно ел и пил, изнывая оттого, что ест и пьет, а сам скучает и презирает. Потом в мемуарах он честно об этом напишет, но снобизм останется, заслуг брата толком Александр не заметит – и войдет тот в историю не человеком, в значительной степени повлиявшим на облик российской столицы, а просто «славным малым».
Знатоки архитектуры никогда с таким мнением не соглашались. Нынешняя выставка легко их веру подтвердит. Леонтий Бенуа построил немного – гораздо больше осталось в эскизах, – но все чрезвычайно убедительно. Эскизы виртуозны, стили поддаются архитектору с легкостью, детали вырастают из-под его пера с быстротой и изобретательностью росчерка, он может и храм, и банк, ему комфортно в своей профессии – хоть в неоклассике, хоть в неоготике.
В Петербурге по его проектам было возведено около сорока зданий – здесь и легкокупольная при всей своей помпезности великокняжеская усыпальница в Петропавловской крепости, и тяжеловесный, «средневековый» при всей малости своих площадей костел Божией Матери Лурдской в Ковенском переулке, и зрительно завершающий не что иное, как саму Дворцовую площадь, комплекс зданий Придворной певческой капеллы на Мойке, и богатые, вопиюще тогда современные, со всеми приличествующими большим деньгам прибамбасами здания банков на Невском и Большой Морской, и отличные доходные дома на Моховой, на Третьей линии, в начале Невского, на Каменноостровском, в которых и сегодня квартиры дороже, чем в соседних не столь именитых зданиях, и клиника Отта, и выставочный корпус Академии художеств, перешедший Русскому музею и получивший название корпуса Бенуа. Есть Бенуа и в Москве: по его проекту возведен доходный дом Первого Российского страхового общества на Кузнецком мосту, в котором потом разместится НКВД, в чем зодчего винить не стоит. А еще Леонтий Бенуа мог спасти Петербург от безумного Спаса на Крови – его проект был одним из трех победителей конкурса на храм на месте гибели Александра II. Не повезло – хитрый царедворец Альфред Парланд протиснул свое чудовище. А жаль – тоже, конечно, было бы здание с национальным душком (куда без этого при царе-русофиле), но не без оглядки на Растрелли и куда более грамотное и изящное. Тут даже брат Александр не смог пойти правде наперекор и признал, что проект был хорош.
