Российский императорский двор показан здесь через костюм, то есть то, что, с одной стороны, имеет презентационную функцию, а с другой – является вещью чрезвычайной интимности. Мы видим костюмы церемониальные и повседневные, комплекты для визитов и для верховой езды, детские и маскарадные платья, утренние и прогулочные, вечерние и бальные, военные и гражданские мундиры и мундирные платья. А также феерическую коллекцию придворных ливрей: повседневных, воскресных, парадных, траурных, выходных, вояжных и рабочих.
Истории, которые рассказываются через эти вещи, очень разнообразны. Здесь и баснословная роскошь русского двора, которая ослепляла вплоть до временного паралича воли даже самых скептически настроенных гостей. Здесь и собственно история костюма как история женских и мужских мод с начала XVIII века и по 1917 год, от петровских кафтанов до узких струящихся по фигуре платьев позднего модерна. Здесь и история тела: рост, полнота, размеры ног, ширина талии и плеч, все это в случае с платьями конкретных исторических лиц является индивидуальной характеристикой (как, например, громадность Петра Великого или уникальная миниатюрность родившей шесть детей принцессы Дагмар, ставшей императрицей Марией Федоровной и сохранившей талию в 65 см до конца своей жизни в России), но в случае с анонимными платьями, собранными в богатую коллекцию, мы видим реальные изменения представлений о телесной красоте и способах репрезентации тела. Открытые и закрытые плечи и руки, глубина декольте, силуэты, подчеркивающие то одно, то другое: сегодня в моде у мужчин полные ляжки, а завтра все будут стремиться походить на тонконогих кузнечиков, сегодня все девицы мечтают о глубокой ложбинке в декольте, а послезавтра идеалом станет плоскогрудая бестелесность, еще вчера нормой была ампирное «неглиже», но сегодня уже платье рисует пышный бюст и еще более пышный зад, силуэт, как будто созданный, чтобы на него смотреть в профиль, взглядом сидящего в своем вечном парижском кафе фланера. Есть здесь и история личных вкусов (кто-то из членов императорской фамилии строго следовал европейским модам, а кто-то – диктовал двору свои личные пристрастия), есть и история старейших домов haute couture – от платьев Чарльза Ворта, которому благоволила Мария Федоровна, до чемодана от Луи Вюиттона, в котором путешествовало платье последнего русского императора.
И конечно, отдельным фильтром, сквозь который можно смотреть эту выставку, является семейная сага, рассказанная через костюмы членов императорской династии Романовых. История счастливых и несчастливых принцев и принцесс, наследников и их жен, императоров и сначала действующих, а потом вдовствующих императриц. Они страдали от любви и нелюбви, мучились телесными и душевными комплексами, были деспотами или подкаблучниками, оставались верны супружескому обету или гуляли напропалую. Вещи оживляют эту мыльную оперу как ничто другое, а в сопровождении многочисленных портретов и сцен из жизни императорского двора – и вовсе погружают зрителя в транс соприсутствия внутри этого костюмного сериала.
Но эти эрмитажные выставки так бы и остались прежде всего аттракционом для любителей красивой прежней жизни, если бы не наука, о которой на этот раз не забыли в музее. К сожалению, о собственно костюме императорского двора ничего нового тут не сказано – ограничились уникально полным показом коллекции. А вот ливрейная часть оказалась в центре особого внимания. Роскошный каталог с удивительно четким и глубоким текстом Нины Тарасовой говорит о костюме то, что давно уже стало обязательной составляющей первоклассных текстов об истории моды: о его социальной функции, об иерархии аксессуаров, о том, что когда можно было носить, а что в каких обстоятельствах воспринималось бы как придворное преступление. А также о жизни, обязанностях, правах и «социальном пакете» тех, кто служил при дворе. О том, что они составляли очень обособленную социальную группу, практически не пропускавшую чужаков, об их кассе взаимопомощи, о внутренней социальной лестнице этой касты. Тут имена конкретных личностей оказываются не менее важны, чем имена их хозяев на первой выставке. В этой экспозиции и в этом каталоге они нашли себе подлинный памятник. И те, кому выпало дослужиться до скромной, но пенсии, и те, кто уехал в Тобольск вместе с обреченным семейством отрекшегося Николая Второго, и те, кто остался тенями бродить по Эрмитажу, пытаясь сохранить вещи и тепло покинутого дома. В январе 1918 года в Зимнем дворце еще оставалось сто десять придворных служителей. Спустя три года их будет уже тридцать семь. В ноябре 1922 года в Эрмитаже оказалась молодая художница Евгения Словцова, которая должна была написать какой-то очередной гигантский транспарант с приветствием IV Конгрессу Коминтерна. От холода ее спас старый камердинер, принесший хозяйские шубы и желудевый кофе на серебряном подносе. «Был он в ливрее, уже несколько потертой, но все еще сохранявшей черты прежнего великолепия. Движения его, отшлифованные многими десятилетиями службы, казались неподвластны историческим катаклизмам. Двигаясь по анфиладам, он, сам того не желая, совершал ритуальный танец верности». Имени конкретно этого человека история не сохранила. Но и ему, и всем ему подобным сегодня Эрмитаж посвятил выставку. В знак уважения и благодарности.
22 июля 2015
Эффективный дореволюционный менеджер
Выставка «Его Величество Чиновник», Музей музыки (филиал Санкт-Петербургского государственного музея театрального и музыкального искусства)
«Его Величество Чиновник» – посвящение последнему директору императорских театров Владимиру Аркадьевичу Теляковскому (1860–1924). Человеку, благодаря которому в Императорских театрах появились Головин, Коровин, Мейерхольд, Фокин, вернулся Шаляпин и от которого сбежали все будущие звезды «Русских сезонов». Идея сделать выставку о полковнике, который волей судеб выбился в большие культурные чиновники, по нынешним временам фрондерская. Тут ведь все заслуги исторического персонажа меркнут перед его же промахами и, что куда хуже, заставляют зрителя проводить не всегда корректные, но такие соблазнительные аналогии с тем, что происходит в государственном театральном хозяйстве сейчас. Интриги, шоковые назначения, семейственность, необразованность, недовольство старым и при том неумение работать с новым, неуважение к авторитетам и злой язык, страстное отношение к делу, иногда бывшее благом, а иногда ровно наоборот – все, что характеризовало годы Теляковского при власти, пышным цветом расцветало в советских и постсоветских министрах культуры. Помпиду у нас не случился, до тонкости и чутья своих предшественников, Ивана Всеволожского или князя Волконского, Теляковскому не суждено было дорасти, но именно этой своей обычностью, приправленной подробнейшими мемуарами, он и интересен.
«Воспоминания» и «Дневники» Владимира Теляковского – едва ли не главные герои выставки. Репродуцированные в увеличенном формате на стендах, они чуть ли не затмевают собой личность своего автора. Суховатый, чинный, важный на фотографиях, влюбленный в театр и страстно желающий освежить его кровь, в комплиментарных мемуарах и письмах современников, в своих собственных строчках Теляковский предстает занудным, желчным, мелочным, любящим сплетни, плохо переносящим конкурентов солдафоном. То, за что его ценили (неравнодушие к делу, искреннее увлечение талантливыми людьми и новыми проектами, решительность), на письме стерто до неопознаваемости. Остается идеальный исторический источник – Теляковский почти не красуется сам перед собой, он прежде всего фиксирует то, что видел, и не чурается при том сплетен и обвинений.
