Лучше всего определил суть творчества Уорхола не искусствовед, а рок-музыкант Мик Джаггер: «Если хочешь узнать, что было самым популярным в тот или иной период, посмотри, что в это время рисовал Уорхол». Джаггер знал, о чем говорил. Он сам попался в зеркало Уорхола в расцвет свой популярности, в 1975‐м. В этом же зеркале побывало все, что любила Америка в 1960–1980‐х годах.
Родившийся в эмигрантской семье, Уорхол единственный в ней правильно говорил по-английски. Он хотел быть настоящим американцем, читал для этого «Как стать американцем» Гертруды Стайн и говорил: «Я хочу, чтобы все думали одинаково». Его Америка вся думала одинаково. Америка Уорхола любила свои американские доллары, пила свою американскую кока-колу, ела свой американский консервированный суп, вожделела Мэрилин Монро, боялась коммунизма и электрического стула, рыдала вместе с Жаклин Кеннеди, жила наивной и навязчивой рекламой в 1950‐х, подростковой экспериментаторской свободой в 1960‐х, играла во взрослые игры в политику в 1970‐х и повзрослела, обуржуазившись, в 1980‐х.
Выставка в Эрмитаже с дотошностью пересказала всю эту историю. Про любящего маму американского мальчика со славянскими корнями (выставлены рисунки мамы художника, Юлии). Про юношу, рисующего миловидные гомоэротичные картинки в духе Кокто. Про удачливого рекламиста, который очень быстро понял, как из своих рекламных объектов сделать натюрморт, а после – и большое искусство. Про художника, который стал великим, рекламируя всю свою жизнь, по сути, одну лишь вещь – Америку. Про американца, который показал Америку такой, какой любила, а потом ненавидела ее Европа. И которого Европа за это полюбила едва ли не больше его собственной родины. Выставка начинается с автомобиля BMW, который расписал Уорхол в 1979 году (не первым и не последним среди многих знаменитостей, взявшихся пополнить арт-коллекцию автомобильного концерна). Это единственный сбой в хронологии изложения. В остальном – строгая ретроспектива: есть почти все, что должно быть в хрестоматии об Уорхоле.
Строго говоря, на 2000 год в этой выставке нет ничего особенного. Сам Уорхол очень бы смеялся, увидев толпы возбужденных деятелей российского искусства, ломящихся на вернисаж. Не делает из этой выставки чрезвычайного события и Эрмитаж – мол, бывали выставки куда интереснее этой. Да, бывали. Но первая такая крупная выставка Уорхола в России – куда больше, чем простая ретроспектива. Это наше запоздалое признание в любви Америке, которую мы не знали, но хотели познать, которую любили заочно, которой боялись и над которой, как бы познав, стали смеяться. Теперь мы квиты: в Америке Уорхола трудно не узнать себя сегодняшних, вынужденных проживать такую же историю за одно десятилетие. Не очень своевременная (лучше бы лет на двадцать пораньше), но очень полезная для психического здоровья нации выставка.
1 июня 2001
Черная-черная живопись в белом-белом зале
Выставка Пьера Сулажа, Государственный Эрмитаж
Выставка организована совместно с Музеем современного искусства города Парижа при участии еще нескольких французских музеев и частных коллекционеров. 37 огромных абстрактных полотен вывешены в самом парадном зале Зимнего дворца, Николаевском. Привычная к живописной пестроте публика шокирована – холсты почти целиком залиты черной краской.
Картины Сулажа очень разные, но все про одно – про цвет «нецветного» и «светоносность черного». Последнее определение – авторское, это название выставки (Lumiere du noir). Сулаж явно из тех художников, которые отлично понимают, какое искусство они делают. Сам Пьер Сулаж – могучий властный француз в черном костюме, черной рубашке и черном галстуке. У него черный автомобиль и белые стены в доме. Он много и пространно говорит о своем искусстве, меньше о чужом, щеголяет отточенными формулировками социальных функций черного цвета (цвет траура, вечернего приема, анархии, монахов…), ссылается на художественные традиции. По его мнению, черным рисовали еще первые художники 320 веков назад, грезили черным и великие, например Халс и Мане. Его черный цвет – с детства. В пять лет он начал чертить черной тушью прямые линии на белых листах, уговаривая взрослых, что это снежный пейзаж.
Сулаж родился в 1919 году, получил художественное образование в Париже, но профессиональную карьеру начал поздно, после войны. И сразу черным – таким его заметили уже на Салоне сверхнезависимых в 1947‐м, где среди десятков ярких цветастых абстракций он выставил свои суровые «черные» полотна. Он быстро получил известность в Европе и, что гораздо важнее для абстракциониста, в США. Пожалуй, Сулаж один из немногих европейских художников, оказавшихся способными пробить монополию американцев на абстрактный экспрессионизм. И его стали покупать для крупнейших собраний (прежде всего MoMA в Нью-Йорке или окружной музей в Лос-Анджелесе), где он разместился не в каком-нибудь европейском отсеке, а среди американских «несравненных» – Поллока, де Кунинга, Мазервелла, Ротко.
Карьера Сулажа удивительно ровная (быстро и надолго стал одним из первых художников Франции), а работоспособность внушает уважение: 1500 картин за 50 лет. Выставка в Эрмитаже – один из многих ретроспективных показов Сулажа по всему миру. Но художнику, привыкшему к стерильным стенам музеев современного искусства, она задала непростые задачи. Решение которых, надо сказать, он не стал перекладывать на плечи кураторов, а сам произвел разведку боем. За несколько месяцев до выставки посетил Эрмитаж, изучил 600‐метровый белый Николаевский зал со всеми его окнами на Неву, зеркалами напротив окон и странным белым светом белых вечеров и ночей и уже дома вместе с кураторами из Музея современного искусства и Эрмитажа сделал отбор и продумал макет будущей выставки.
Однако кроме упражнения на освоение необычного пространства выставка в Эрмитаже задала Сулажу еще и необычный контекст. Старый художественный музей может рассказать о современном художнике немного другую историю, чем та, которую он так любит повторять. Сулаж лукавит, ссылаясь только лишь на древние наскальные рисунки, Халса и Мане. На самом деле здесь куда больше другого: восточной каллиграфии с самодостаточностью одного иероглифа на листе, Малевича с его черным и Родченко с его белым, Сезанна с его архитектоничностью. И конечно, того, о чем напомнили соседи Сулажа по эрмитажным залам: густых рельефов краски на холстах художников эпохи барокко и прежде всего Рембрандта и сотен листов графики, много веков занимающейся сочетаниями черного и белого.
25 октября 2002
Новый Свет явился в Старый со своей красотой
Выставка «Красота по-американски», музей Ван Гога, Амстердам
Историю американского изобразительного искусства с 1770 по 1920 год представляет Детройтский художественный институт, одно из богатейших собраний американского искусства в мире. Название завлекает и обманывает. То есть не то чтобы красоты на выставке совсем не было. Нет, наоборот, ее много и даже один из разделов назван «Американские красавицы» – тут уж не поспоришь. Но вот с оскаровским лауреатом, одноименным фильмом, выставку не роднит ничего. И, что грустнее всего, не роднит та тончайшая самоирония, которая и прославила кинематографическую American Beauty по обе стороны океана. На выставке из Детройта все очень серьезно: здесь рассказывают историю национального искусства. Пусть непросвещенным европейцам она покажется немного наивной, но на то и просветительский пафос, чтобы обучать и открывать глаза.
