Вот только сам Зандер начинает в это время снимать совсем не только то, что приносит мгновенный доход. Разделение на коммерческую фотографию и фотографию для себя у него происходит довольно резко. И если первые портреты не на заказ, сделанные во время вылазок в горные районы Вестервальда, складывались дома в папки рабочего архива художника, то уже в 1920‐е из подобных работ формируется первая часть серии «Люди двадцатого столетия», которая, собственно, и прославит Зандера на века.
Кто-то считает, что в таком прыжке виноват великий Отто Дикс, с которым Зандер много общался в эти годы, кто-то видит в заказных работах успешного портретиста все то, что потом пышным цветом расцветет в его «Людях». Правы обе стороны, но по большому счету это не так уж важно. Зандер делает в своей фотографии то, что являлось сутью его отношений с миром вообще: он коллекционирует образы. Его тотальная серийность есть плоть от плоти XIX‐го позитивистского века. Так ботаник собирает гербарий, энтомолог прикалывает бабочек, минеролог раскладывает камни по ящичкам.
Люди Германии – повар и художник, секретарша с радио и нотариус, солдаты и офицеры, дети и взрослые, мужчины и женщины. Почти все фронтально, в полный рост, очень резко, очень «просто». Десятки, сотни (во время пожара 1946 года в мастерской сгорели десятки тысяч негативов) снимков – люди, люди, люди. Люди «правильные» и «неправильные», красивые и уродливые, толстые и тонкие, гладкие и морщинистые, модные и нелепые. Тут главенствует не отбор, а всеядность натуралиста. За эту всеядность Зандер еще поплатится – его серия была запрещена нацистами за недостаточную арийскость изображенных. Попав под раздачу еще и в связи с арестом увлекавшегося идеями не того, какого надо, социализма сына Эриха, Август Зандер на время удалится в ландшафтную и архитектурную фотографии. Но и здесь принцип будет тем же – серии, классификация, вектор от общего к частному. Но люди окажутся сильнее. В 1955 году выставка Зандера в нью-йоркском MoMA под названием «Род человеческий» станет сенсацией, следы которой долго еще можно будет видеть в работах самых разных по типу и темпераменту фотографов – от Ирвинга Пенна до Дианы Арбус. Так, через Августа Зандера фотография преодолела неминуемый, казалось бы, конец века позитивизма. Или не преодолела, но продлила ему жизнь лет так на сто.
3. Музейное дело
24 марта 1998
Самый русский музей
К 100-летию Государственного Русского музея
Русскому музею – сто лет. Прежде главный государственный национальный музей за последние годы многое приобрел, но потерял высочайшее покровительство. Однако он по-прежнему готов к роли государственного художественного символа. Если только его утвердят на нее.
Политический музей
Почти столетие назад за русским изобразительным искусством наконец признали право на внимание столичной публики и государственное попечительство. В 1895 году Николай II, сославшись на волю «незабвенного родителя», Александра III, своим указом повелел создать музей национального искусства.
Безусловно, мысль о таком музее посещала самые разные слои российского общества и раньше. Однако сразу после победы над Наполеоном, когда в запале патриотических чувств впервые прозвучали призывы создать собрание русского искусства, музей открыт не был. Он и не мог быть открыт, потому что выставлять в нем было почти нечего – не существовало еще крупных коллекций русского искусства. Да и ходить в него особенно было некому. Но к концу века ожидание чисто русского музея было таким же всеобщим, как и ожидание русской конституции. Правда, создать музей оказалось гораздо легче.
Под музей у наследников великой княгини Екатерины Михайловны был выкуплен Михайловский дворец. За три года, что разделили указ и открытие музея, архитектору Свиньину удалось более или менее удачно перекроить интерьеры дворца, приспособив жилые помещения для музейных нужд.
Коллекция, выставленная тогда на обозрение публики, была небольшой – 434 картины и около тысячи других экспонатов. Источников поступлений несколько: из Эрмитажа и Зимнего дворца поступила практически полностью галерея картин русской школы; музей Академии художеств передал часть своих живописных, скульптурных и графических собраний; академия также полностью отдала свой Музей христианских древностей. Кроме того, была приобретена коллекция князя Лобанова-Ростовского, получена в дар часть собрания княгини Тенишевой и перевезена из Царскосельского Александровского дворца личная коллекция Александра III.
Великий западник, потративший много времени и сил на доказательство ценности русского искусства, Александр Бенуа описывает большой зал Михайловского дворца накануне открытия музея так: «Сюда вошли и „высочайшие приобретения“, сделанные за последние 15-20 лет с нарочитой целью их помещения в имеющем образоваться хранилище национального искусства. К ним принадлежали исполинские картины: „Фрина“ Семирадского, „Грешница“ Поленова, „Ермак“ Сурикова, „Русалка“ и „Поцелуйный обряд“ К. Маковского. Эти картины заняли три четверти стен… и в той же зале пришлось разместить несколько исключительных по своему значению или по своей привлекательности для публики произведений, как картины Репина „Садко“, „Святой Николай“ и „Запорожцы“, Васнецова „Парижские балаганы“ и „Перенесение ковра“ К. Маковского и т. д. Все это составляло очень внушительное целое, и наши патриоты уже считали, что преимущество русской школы живописи здесь безусловно доказано. На самом же деле многие из этих картин вредили друг дружке, и все вместе производило впечатление чего-то пестрого и не очень утешительного».
Утешительного действительно было мало, и критиковали новый музей вовсю – за дурной вкус покойного императора, за лакуны в живописи XVIII века, за малочисленность иконного раздела, за однобокое освещение современного искусства, за преобладание работ академической школы. Многое удалось исправить последующими поступлениями, но, как ни странно, вот уже почти сто лет сохраняется найденная Бенуа формула: «Картины Русского музея – большие, важные политически и привлекательные для публики».
Последние два слагаемых менялись, но суть оставалась. «Последний день Помпеи» Брюллова и «Медный змей» Бруни были, есть и будут визитными карточками музея. Репинских «Запорожцев», конечно, со временем заменило его же «Заседание Государственного совета», а на роль самого привлекательного объекта могут равно претендовать портреты Серова, религиозные композиции Нестерова или абстрактные штудии Малевича – кому что больше по вкусу. Государство, религия, народность, современность – эти заложенные при основании музея требования соблюдаются неукоснительно.
Уроки краеведения
Главные художественные музеи мира практически ни в одной стране не являются главными национальными музеями. Пожалуй, искусство только двух стран – Италии и Франции – самодостаточно настолько, что, будучи даже выставленным в гордом одиночестве, может претендовать на внимание всего человечества. Залог тому – многовековое господство в культурном мире. Вся же остальная Европа вынуждена моменты взлета (будь то краткие десятилетия, как у России, или несколько столетий, как у Нидерландов) оттенять долгими веками кропотливых поисков и маленьких озарений, которые по большому счету никому, кроме аборигенов и редких любопытствующих, не интересны.
