В этих книгах нет ничего ценного? Зато они показывали, как плохо Карла знала свою сестру. Дело в том, что, читая книгу, которая ранее принадлежала Анджеле Сазерленд, вы словно с ней общались. А поскольку Айрин, к своему большому сожалению, поговорить с Анджелой больше не могла, то для нее это было очень важно. Это было бесценно.
Если бы не мучительное беспокойство о Лоре, Айрин была бы вполне довольна жизнью, нежась, как ящерица, в солнечном утреннем свете, перебирая книги и наблюдая за офисными служащими и мамашами с детьми, которые спешили по своим делам. Скромное жилище Айрин, состоявшее из двух комнат внизу и двух спален на втором этаже, находилось на Хейвордс-плейс — узком пешеходном переулке в самом центре города, соединявшем две большие улицы. Одну сторону Хейвордс-плейс занимали пять одинаковых маленьких двухэтажных домиков (дом Айрин был вторым), а на другой когда-то располагался театр «Ред Булл» (который сгорел, а может, и нет, во время Великого лондонского пожара, и на его месте теперь стояло безликое офисное здание). Переулок Хейвордс-плейс позволял быстро перейти с одной большой улицы на другую и был оживленным в любое время суток. Во всяком случае по будням.
Так куда же запропастилась Лора? Ведь они договорились встретиться во вторник. Обычно она приходила по вторникам, потому что в этот день позже начинала работу в прачечной. Ведь сегодня вторник? Айрин считала, что да, но теперь начала сомневаться. Осторожно поднявшись с кресла — недавний вывих лодыжки послужил одной из причин, по которой ей понадобилась помощь с покупками, — и с трудом обойдя разложенные на полу стопки книг, прочитанных и непрочитанных, оставленных себе и отложенных для благотворительного магазина, она проковыляла через скромно обставленную гостиную. Из мебели в ней был стул, небольшой диванчик, комод со старым маленьким телевизором, который она смотрела крайне редко, и книжный шкаф, на котором стоял радиоприемник. Айрин включила радио.
В десятичасовых новостях диктор подтвердил, что сегодня действительно был вторник, а точнее — вторник, тринадцатое марта. Диктор рассказал, что премьер-министр Тереза Мэй дала российскому премьеру время до полуночи, чтобы объяснить, как в Солсбери был отравлен бывший шпион; что депутат от лейбористской партии отрицает, будто шлепал по ягодицам женщину-избирателя. И еще в новостях сообщили, что в связи с убийством двадцатитрехлетнего Дэниела Сазерленда, найденного в воскресенье мертвым в своем плавучем доме на Риджентс-канал, допросили молодую женщину. Диктор продолжал говорить, но Айрин уже ничего не слышала: от резкого прилива крови уши у нее заложило.
Ей показалось. Наверняка. Дэниел Сазерленд? Этого не может быть! Дрожащей рукой Айрин выключила радио, потом снова включила, но в новостях уже рассказывали о погоде и приближающемся холодном фронте.
Может, это какой-то другой Дэниел Сазерленд? Сколько их всего на свете, Дэниелов Сазерлендов? В то утро она не покупала газету — она их вообще покупала редко, — поэтому не могла проверить. Айрин слышала, что в мобильном телефоне можно найти что угодно, но не совсем понимала, как это сделать, да и к тому же не могла вспомнить, где в последний раз видела свой телефон. Скорее всего, где-нибудь наверху. Батарея, наверное, приказала долго жить, как вымершая птица дронт.
Нет, ей просто надо действовать по старинке, для чего придется сходить в киоск за газетой. В любом случае, если Лора так и не придет, нужно купить молоко и хлеб. В коридоре Айрин натянула пальто, взяла сумку и ключ от дома и уже собиралась открыть входную дверь, как заметила, что на ней домашние тапочки, и вернулась в гостиную переобуться.
Она стала забывчивой, в этом все дело. Забавно, однако, как теперь она начинала нервничать, выходя на улицу. А ведь раньше все время проводила вне дома: делала покупки, ходила в библиотеку, работала волонтером в магазине Красного Креста на оживленной улице. Однако как же быстро теряются привычные навыки, если человек в силу обстоятельств вынужден подолгу оставаться в четырех стенах. С этим надо что-то делать. Ей не хотелось оказаться в числе тех стариков, что боятся выйти из дома.
Если честно, Айрин вовсе не горела желанием идти в супермаркет, вечно заполненный толпой нетерпеливых, бестолковых и беспечных молодых людей. Не то чтобы ей не нравилась молодежь. К тому же она не желала становиться похожей на брюзжащих, нелюдимых и самодовольных пожилых людей в бежевых сандалиях, распродажа которых рекламировалась на последних страницах воскресных приложений. На Айрин были сине-оранжевые кроссовки «Нью бэланс» с ремешком на липучке. Она получила их в подарок на Рождество от Анджелы. Айрин ничего не имела против молодости, она и сама когда-то была молодой. Только молодые люди нередко исходят из ложных представлений, разве не так? Во всяком случае, некоторые из них. Они считают вас глухими, слепыми и слабыми. Что-то из этого могло соответствовать действительности, а что-то нет (у Айрин, например, был слух, как у летучей мыши. Она от этого даже страдала, поскольку стены были очень тонкими и ей было слышно все, что происходит вокруг). Как бы то ни было, подобные представления ее очень раздражали.
Вернувшись домой из магазина, она просмотрела газету, но о Дэниеле Сазерленде в ней ничего не говорилось (мало того, она сообразила, что забыла купить мармелад для тостов, так что ее выход в свет оказался крайне неудачным). Ей все-таки удалось найти свой телефон (в ванной), но аккумулятор (как она и предполагала) действительно разрядился, а вспомнить, куда она положила зарядное устройство, Айрин так и не смогла.
Это бесило.
Но из ума она не выжила. И это не было слабоумием. Хотя именно так принято считать, если старые люди начинают что-то забывать. Как будто молодые всегда все помнят, никогда не ищут, куда положили ключи, и не забывают что-то купить из своего списка продуктов. Айрин была уверена, что слабоумием она не страдает. В конце концов, она же не говорила «тостер», имея в виду «скатерть», и не забывала дорогу домой, возвращаясь из супермаркета. Она не теряла (обычно) нить разговора и не убирала пульт в холодильник.
Определенные проблемы у Айрин, конечно, имелись. Но доктор заверил ее, что это точно не слабоумие. Просто если она переутомлялась, пила мало воды или не ела вовремя, то чувствовала упадок сил, не могла сосредоточиться, уставала и терялась.
— Ваши ресурсы истощены, миссис Барнс, — сказал ей доктор, когда это случилось в последний раз. — Причем истощены очень сильно. Вы должны больше беречь себя, хорошо питаться и избегать обезвоживания. Если вы не будете это делать, то, безусловно, начнете путаться и почувствуете головокружение! И снова можете упасть. А это нам не нужно, правда?
Как объяснить этому милому (пусть даже и немного высокомерному) молодому человеку с его мягким голосом и водянистыми голубыми глазами, что иногда ей хочется оказаться в замешательстве? Как, черт возьми, ему объяснить, что это пугающее чувство тем не менее может быть захватывающим? Что иногда она нарочно пропускает приемы пищи в надежде, что снова почувствует нечто вроде грусти из-за отсутствия близкого человека, который обязательно вернется, если только его терпеливо ждать?
