– Ѳеодоръ Алексѣевичъ, – вновь тем же самым голосом, что и перед отъездом, отрезал папа, – я вам всё расскажу. Не сомневайтесь. Просто сейчас у нас нет времени, история длинная и непростая. Но я вам её расскажу; и даже покажу на картах, потому что иначе, представьте себе, понять будет трудновато. Что же до бедняги-капитана… Он обижен, очень обижен, Федя.
– На вас, папа?
– И на меня, и на дивизионное начальство, и даже на государя. Капитан Нифонтов обижен на всех, и ему от этого очень плохо, только он сам этого не понимает. – Папа вздохнул.
Фёдор не очень понял. Как это «на всех обижен», «ему плохо», а сам при этом «не понимает»? Когда Фёдору было плохо и обидно, он понимал всё наираспрекраснейшим образом.
– Думаю, с Нифонтовым-младшим вы поладите, – вдруг сказал отец. – Не спорь с ним, если он будет… ругать меня, скажем. Он просто повторит то, что ему внушили. Человеку, Ѳеодоръ, легче живётся, когда он может кого-то обвинить в своих несчастьях. Иногда это верно, иногда есть какой-нибудь злодей, жадный ростовщик, нечестный купец, себялюбивый начальник… А иногда и нет. Нет, и всё, а человек ищет, ищет, несмотря ни на что. Понимаешь меня, сын?
Папа смешивал «ты» и «вы», а это значило, что он сам растерян.
– Понимаю, пап. У нас в прошлом году в классе был Мишка Вечеровский, так Феогност Феогностович у него спросит, бывало: «Ну что, ученик Вечеровский, не угодно ли вам будет поведать классу, э-э-э, в чём заключалась суть борьбы гвельфов с гибеллинами?»
[13], а Мишка только глаза закатит и жалобно так: «Я не виноват, господин старший учитель, в отпуску был, а дома мне учиться не дают! Это они во всём виноваты!..» – и такую историю, пап, завернёт, что диву даёшься!.. Феогност Феогностович как-то слушал, слушал, а потом и говорит: «За художественную силу воображения ставлю вам, Вечеровский, «удовлетворительно». Потому как, папа, там и призраки были, и священник, который их изгонять явился, и…
Папа улыбнулся, но одними губами, глаза оставались грустные. Наверное, подумал Фёдор, ему жалко этого капитана Нифонтова, который на всех обижен. Толстый Мишка Вечеровский был смешной, а вот капитан – какой-то жутковатый, и Фёдор сам не знал, от чего шла эта жуть.
– Я тебе всё расскажу, – повторил папа. – В твоё первое же увольнение. Обещаю. А теперь смотри, мы уже почти дошли.
Липовая аллея вливалась в обширный плац перед бело-лимонным фасадом главного корпуса. Плац, против ожиданий Фёдора, оказался не пыльным и не грязным, его покрывал новомодный асфальт с начерченными на нём белыми и красными квадратами для построений. Справа и слева плац упирался в высоченные живые изгороди, за которыми, знал будущий кадет Солонов, начинался парк с искусственными прудами, плотинами и каналами.
Сейчас плац кипел. Кадеты и их родители покрыли его весь разноцветной толпой; шляпки женщин, белые и тёмно-синие кители офицеров, чёрные мундиры гражданских чинов, партикулярные платья обывателей.
На широченной лестнице серого камня уже стоял оркестр из старших воспитанников в парадной форме с золотыми галунами, рядом с ними – группа офицеров самого корпуса. Папа наклонился к Фёдору, быстро называя их по именам и чинам.
Чуть в стороне от остальных, на ступенях, стоял высокий худощавый подполковник, с острым лицом и впалыми щеками. Вот он на мгновение снял фуражку, открылись короткие густые волосы, наполовину седые, они стояли плотным ёжиком. Как и прочие офицеры, он носил белый парадный китель, форменную фуражку, ордена на груди, однако Фёдор, не отрываясь, глядел на его левую щёку.
– Папа… пап, что это? – прошептал он. – Кто это?
– А, ты заметил, – кивнул папа. – Подполковник Аристов, более известный, однако, по прозвищу Две Мишени.
– Д-две м-мишени?
– Да. Ты разве не заметил? У него ж мишени на обеих щеках вытатуированы.
– Господи! – вырвалось у Фёдора, и он аж покраснел – ну точно как у няни Марьи Фоминичны вышло, стыд-то какой!
– Лихой командир, – одобрительно заметил папа. – Воевал в Туркестане, добивал последних работорговцев, освобождал наших пленников. По долгу службы – сам понимаешь, какой, – не раз бывал в Афганистане, как-то угодил там в плен к некоему варварскому племени, которое собиралось использовать его в стрелковом состязании, но сумел бежать, и его подобрали наши казаки из миссии в Кабуле. Только тсс! Никогда не спрашивай его об этом! Все делают вид, что никаких татуировок у него нет. Я слышал, что полностью свою историю он поведал одному лишь государю, вернувшись. Но офицер он замечательный. Если достанется в ротные командиры, считайте, Ѳеодоръ Алексѣевичъ, что вам очень повезло.
Подполковник Аристов носил на груди, как и папа, значок академии Генерального штаба – двуглавого серебряного орла на правой стороне кителя; а ещё пару орденов, медаль и (вгляделся Фёдор) знак окончания вот этого самого Александровского корпуса, куда поступал сейчас Солонов-младший.
Орденов у подполковника было два – белый крест Св. Георгия четвёртой степени, а рядом с ним, на красно-белой ленте – крест Св. Станислава с мечами. Эти ордена Федя хорошо знал, они были и у папы. А ещё у господина Аристова висела медаль «За оборону Харбина» и, надетая явно по случаю торжества, не просто полагающаяся по уставу сабля, а «золотое оружие», шашка с украшенными золотом ножнами и вырезанной на эфесе (знал Фёдор) надписью «За храбрость». На эфесе же был и алый темляк ордена Св. Анны четвёртой степени, который почему-то не слишком почтительно именовали «клюквой».
Федя невольно ощутил обиду. Подполковник с мишенями на щеках имел больше наград, чем папа!.. У папы не было золотого оружия и Анны четвёртой степени не было тоже.
Но потом обида прошла. Папа же всё равно самый лучший, а подполковник этот, надо понимать, хороший человек и дельный начальник, иначе папа бы о нём так не говорил. Наверное, да, хорошо оказаться у такого под командой!..
…Потом было ещё много обычной суеты. Примчались старшие кадеты с пятью «шпалами» и двумя угольниками на рукавах, со множеством значков и нашивок на парадных мундирах, принялись, словно пастухи, сгонять новичков в некое подобие строя. Вещи уже сданы в цейхгауз, и Фёдор тискал в потном от волнения кулаке папой подаренный карманный нож, единственное, что разрешили взять с собой.
