Посередине первой площадки, в простенке меж двух полуколонн и огромных расписных вазонов с настоящими пальмами висел высоченный портрет государя. Его императорское величество Александр Третий Александрович строго смотрел поверх окладистой бороды; изображён он был не в парадном гвардейском мундире, а, напротив, в простой полевой форме туркестанских войск, опираясь на винтовку с примкнутым штыком.
Справа и слева от его портрета Фёдор увидел ещё несколько картин поменьше; подполковник Аристов легко взбежал по ступеням, остановился возле вазы с пальмою.
– Прошу внимания, господа. – Он улыбался, но взгляд оставался серьёзен. – Мы салютуем Его Величеству, как и знамени корпуса. Здесь, на этой площадке, вам надлежит перейти на строевой шаг и отдать честь в движении. Как именно – мы с вами скоро узнаем. Пока что исполним это стоя на месте. Рота, смирно! Его императорскому величеству честь – отдать!
Ребячьи ладони взлетели к кадетским фуражкам.
– Вольно! – скомандовал подполковник. – Ну вот, мы и поздоровались. Вам надобно знать, что сей корпус устроен попечением ныне здравствующего государя; его величество дали таковой обет после злодейского цареубийства первого марта тысяча восемьсот восемьдесят первого года. Вот, взгляните…
Он указывал на большую картину справа от императорского портрета. На ней из-под колёс кареты с двуглавым орлом вставал рыжий сноп пламени, разбрасывая в стороны фигурки людей – кто в шинели, кто в гражданском.
– Сейчас на этом месте, как вы, возможно, знаете, собор Воскресения Христова на Крови, или, как говорят в народе, просто Спас на Крови. Средства собирали по всей России, да… Память царя-освободителя увековечена достойно. Так, в громе и пламени, в крови и смуте, началось правление нынешнего государя. А продолжилось, – тут Аристов улыбнулся, – уже совершенно иначе. Ну-ка, господа кадеты, прошу взглянуть и вот на эти полотна. Кто сможет мне сказать, что на них изображено?..
Фёдор вгляделся. Картины были хоть и не такие огромные, как в Русском музее, но тоже большие, красивые, со множеством деталей. На первой государь Александр Третий стоял возле трона, словно только что с него поднявшись, а перед ним преклоняли колена двое толстяков в роскошных, шитых золотом халатах. Лысые головы их блестели; они почтительно протягивали императору какие-то свитки.
Это Фёдор знал и только-только вознамерился ответить, как его опередил невысокий круглолицый кадет в роговых очках, судя по виду – большой любитель плюшек и пряников.
– Э-э… Его императорское величество… а-а-а… принимает присягу эмира бухарского и хана кокандского, э-э-э… картина господина Репина, Ильи Ефимовича. Очевидно, копия, оригинал хранится в Русском музее, дар купца первой гильдии…
– Достаточно, – поднял руку Две Мишени. – Весьма хорошо, кадет?..
– Ниткин. Петя Ниткин, – совершенно по-домашнему ответил мальчик в очках.
Кто-то из кадет захихикал – кажется, тот самый рослый второгодник, которого Фёдор заметил ещё на построении.
Подполковник кивнул, невозмутимо глядя на Петю.
– Господин кадет Ниткин и вы, все остальные, прошу запомнить. Вы в армии, господа, и обращаетесь к старшему по званию. Ну, как следует отвечать, господин кадет?
Петя Ниткин мучительно покраснел и опустил голову.
– П-простите… г-господин п-полковник…
– Подполковник, – мягко поправил Две Мишени. – Всё не так страшно. Достаточно начать с «господин подполковник». Будут обстоятельства, когда вы сможете обращаться ко мне Константин Сергеевич – так меня зовут, но сейчас я – ваш отделенный командир, и обращаться надлежит по уставу. Попробуем ещё раз, господин кадет. Итак?
Но Петя только пламенел ушами и молчал, уставившись в пол.
«Кажется, сейчас расплачется», – подумал Федя. Плакса-вакса, рёва-корова – ох, задразнят!..
– Господин подполковник! Разрешите обратиться! – вдруг услыхал он собственный голос.
Константин Сергеевич с лёгким удивлением взглянул на него.
– Разрешаю, господин кадет. Представьтесь только.
– Господин подполковник, седьмой роты первого отделения кадет Солонов Фёдор! Осмелюсь доложить, господин подполковник, картина сия посвящена присяге на верность державе российской, владетелями ханства Кокандского и эмирата Бухарского принесённой, имевшей место быть мая месяца второго числа года одна тысяча восемьсот восемьдесят первого от Рождества Христова!
– Подлиза, – прошипел кто-то в спину Фёдору.
– Отлично, кадет Солонов, – одобрил Две Мишени. – Военгимназия?
– Так точно, Третья Елисаветинская, господин подполковник!
– Оно и видно, – кивнул тот. – Само собой, устав знаете. Что ж, поручаю кадета Ниткина вашему попечению. Он что докладывать, знает, только не знает пока ещё как. Вот вы его и обэчите. Чего удивляетесь? – Подполковник обвёл мальчишек твёрдым взглядом. – Вы, господа, в значительном, хочу надеяться, числе – будущие офицеры, и долг первейший ваш – учить подчинённых всему, что сами знаете. А учить тоже надо уметь. Всё понятно?
Кто-то из кадет попытался ответить «по форме», то есть: «Так точно, ваше высокоблагородие господин подполковник!» – но получилось, само собой, нестройно и вразнобой.
– Неплохо на первый раз, – усмехнулся Две Мишени. – Что ж, продолжим экскурсию нашу. Следующая картина, господа кадеты! Что мы видим? Чему она посвящена?
Фёдор, стараясь не думать о «подлизе», наморщил лоб – на картине рукоплескал театральный зал, публика стояла, сверкала позолота резьбы бельэтажа и ярусов; а на сцене государь надевал алую ленту на шею склонившегося перед ними человека во фраке. По обе стороны от них стояли артисты в костюмах и тоже, судя по всему, аплодировали.
Тут, приходилось признать, кадет Солонов плавал весьма основательно, не семь, а все семьдесят семь футов под килем. К театрам он, как и положено мальчишке, относился пренебрежительно, уважая только шипучее ситро из буфета.
У державшегося поближе к Феде Пети Ниткина шевелились губы, но заговорить вслух он не решался.
– Что, никто не знает? – Взгляд Константина Сергеевича смеялся. – Немогузнайки собрались, как говорил генералиссимус наш князь Суворов?.. Что ж, на первый раз простительно. Это, друзья мои, картина господина Семирадского – государь возлагает на великого нашего композитора, господина Чайковского, знаки отличия ордена Святого князя Владимира прямо после премьеры оперы «Станцiонный смотритель». Кто написал «Станцiоннаго смотрителя», кстати?
– Пушкин! – не удержался Ниткин. – Александр Сергеевич!.. – и вновь покраснел, хоть не сошла ещё и прошлая краска.
