Умывалка – это длинное корыто с кранами, из которых льётся ледяная вода, и старшие ученики, гогоча, обливают ею дрожащих младших.
Умывалка – это где устраивают «тёмные», на какие не решаются в казарменных спальнях, где бьют и просто так, где обтрясывают, отнимая немногие копейки, остающиеся у мальчишек «на булочку с маком».
Фёдор Солонов ненавидел умывалки, хотя мог постоять за себя.
Но входить туда приходилось, как на вражескую территорию.
И сейчас он стиснул зубы, зная, что предстоит увидеть.
Две Мишени вёл кадет выше, на третий этаж.
– На втором – классы, – небрежно сказал он. – Туда мы сходим чуть позже. А пока…
Широкие филёнчатые двери с рельефным гербом корпуса поверх. Начищенные до блеска бронзовые ручки с медвежьими головами; подполковник толкнул створки.
Открылся длиннющий просторный зал, впору великокняжескому дворцу, а не кадетскому корпусу. Золочёная лепнина под потолком; ряд чугунных колонн затейливого литья поддерживал потолок с хрустальными люстрами. Высоченные окна закрыты тонкой кисеёй штор, висят серебристые кисти. Вдоль стен – кресла и полукресла, плоские прямоугольники изразцовых печек. Стоят и письменные столы с простыми конторскими стульями; высокие спинки украшены, как и многое здесь, парой медведей с корпусного герба.
– Зал нашей седьмой роты, – остановился Две Мишени. – Здесь мы строимся на утреннюю поверку, командиры отделения – я сам вместе с капитанами Коссартом и Ромашкевичем, проводим смотр, зачитываем приказы, распоряжения и прочее. Здесь же можно собираться и просто так, в свободное время.
Зал тянулся на добрых пять десятков саженей, сверкал начищенный до блеска паркет.
В стене напротив высоких, от пола до потолка, окон виднелось множество узких дверей.
Чем-то это напомнило Фёдору знаменитый музей в Царскосельском лицее и «кельи» лицеистов.
– Имена ваши на дверях, – указал подполковник. – Идите, смотрите, когда услышите звонок – выходите, будет молебен, а потом праздничный обед. Разойдись!..
Кадеты гурьбой повалили вперёд. Фёдор не побежал, как остальные, двинулся шагом, как учил папа – никогда не спешить, если жизнь твоя и других не зависит от этого.
Рядом с ним держался Петя Ниткин и, к некоему неудовольствию заметил Федя, Костя Нифонтов. Взгляды, которые он кидал на Солонова, были весьма далеки от дружелюбных.
Первая дверь, вторая, третья… Ага!
На вставленной в специальную рамку белой фанерной табличке чёрным каллиграфическим рондо было выведено:
7-я рота
1-е отдѣленіе
Кадетъ Солоновъ Ѳеодоръ
Кадетъ Ниткинъ Петръ
– О, так мы с тобой вместе, значит, – повернулся Фёдор к тащившемуся следом за ним несчастному Пете.
– Угу, – уныло отозвался тот. – Господин Солонов, а вы… а вы не…
– Слушай, ты прям как девчонки из гимназии Тальминовой! «Господин», надо ж, придумал!.. Фёдор меня зовут.
– Очень приятно, – вежливо сказал Ниткин. – А я Петя… то есть Петр.
– Вот и хорошо! Заходи давай.
Дверь открылась.
Никакой казармы за ней, само собой, не оказалось, а оказалась небольшая, но уютная комната с одним окном, примерно в полторы сажени шириной; с вешалкой справа и узкой дверью слева, с собственным ватерклозетом и раковиной; вдоль стен стояли две высокие кровати, по-настоящему высокие, с оградой, как полки в купе поезда, только куда шире. А пространство под ними занимал рабочий стол со стулом, книжные полки и даже самое настоящее кресло! И всё это задёргивалось пологом так, что можно было включить электрическую лампочку и заниматься своим делом, не мешая соседу.
– Ух ты!.. – вырвалось у Фёдора восхищённое.
Да, это никак не походило на 3-ю Елисаветинскую военную гимназию. Совсем не походило.
Фёдор взлетел по лесенке – узкой, словно трап на миноносце, – наверх, удостоверился, что и подушки, и одеяла наличествуют, и даже засмеялся. Так жить можно!
Впрочем, теперь понятно, почему и Вера и Надя болтали, что якобы в городской мужской гимназии старшие классы презрительно именуют александровских кадет «неженками» и «принцессками». Ещё будто бы звали «абизянами косыми-кривыми», по шифровке корпуса; и через то между кадетами и гимназистами случалось немало драк.
Фёдор свесился через оградку. Петя Ниткин стоял возле своей постели, глядя на неё со всё тем же ужасом, который в книгах о приключениях в дикой Африке назвали бы первобытным.
– Эй! Ниткин, ты чего, а, Петя? – удивился Фёдор.
– Мне… нам… тут быть… одним… – услыхал он и понял, что его сосед вот-вот разревётся.
Поручение подполковника Аристова новоиспечённый кадет Солонов помнил очень даже крепко.
– Петь? Петя, ты о чём? – Он спустился вниз.
Петя мигал и упрямо смотрел мимо, куда-то в угол.
– Погоди… – догадался Фёдор. – Ты небось никогда из дома не уезжал?
– Нет, гос…
– Федей меня зовут!
– Хорошо, – покорно согласился Ниткин, понурившись. – Нет, не уезжал. И вообще… я ни в школу, ни в гимназию, никуда не ходил никогда. Меня дома учили. С братьями и сёстрами…
«Богатые, наверное», – подумал Фёдор. Семья полковника Генерального штаба Солонова домашних учителей позволить себе не могла.
– А как же ты тут оказался? – Фёдор отправился инспектировать ватерклозет. Да-а-а… это вам не «умывалка». – Так, Петь, только, чур, в туалете не читать!
– Я не буду, – послушно сказал Петя. – А как оказался… Долгая история. Папа… – он вдруг замер, хлюпнул носом, – папа уехал. От нас. Совсем. С… с деньгами. А о нас стал заботиться мамин брат. Двоюродный. Он… мы… я… словом, он и сказал – мол, надо мужчиной становиться…
– А почему ж сюда? Почему не в гимназию?
Петя вздохнул. Он сейчас казался совсем несчастным.
– Потому что дядя Серёжа, он… он… он военный, генерал… Сказал, что корпус из меня человека сделает.
– Ты и так человек! – горячо заспорил Фёдор. Петя Ниткин, неуклюжий и потешный, ему отчего-то нравился. Видно было, что не соврёт, не сфискалит и не предаст. Вот не предаст, и всё тут. Такое бывает, что сразу видишь, одного взгляда хватает.
Но Петя так и стоял, понурившись.
– Да брось ты! Не бойся. Вот у нас в военгимназии, вот там было – ух! Дрались, что ни день! – Петя вздрогнул. – Старшие классы чего только не творили! И «Москву показать», и «к доктору сводить», и «на скрипке исполнить»…
Петя совсем вжал голову в плечи.
– А ещё наряды были! – вдохновляясь, Фёдор нёсся на всех парусах. – Кол тебе вкатили – всё, иди очко драить!
