Оркестр вновь грянул «Маршъ Александровцевъ», и из боковой двери появились учителя. Осанистого бородатого физика Илью Андреевича и его сотоварища химика Ивана Михайловича Шубникова новички уже знали; генерал Немировский, начальник корпуса, возглавлял шествие.
Сейчас должна была последовать торжественная речь; кадеты стояли в строю огромной буквой «П» вдоль стен зала.
И речь генерал сказал. Кратко, ничего лишнего.
– Господа кадеты! Новички славного Александровского корпуса и его старожилы! Вы меня знаете, я слова тратить даром не люблю, да и грех это – солдата над кашей, а кадета над сладким без толку держать. – По рядам прокатился смех. – По обычаю нашему, помянем отца-основателя корпуса, его императорское высочество великого князя Сергея Николаевича, чьим попечением он возник; да представим тех, кто в этом году будет вашими наставниками…
Фёдор заметил, как подполковник Аристов глядит на строй преподавателей словно бы с недоумением. Как будто он кого-то не ожидал там увидеть или, напротив, – не увидел. Командиры же самого младшего возраста остались со своими воспитанниками и в общий строй не встали.
Учителей запоминать Федя не стал. Успеет ещё наглядеться. Гораздо больше интересовали его – как и прочих кадет – красиво сервированные столы в середине зала.
…Подавали еду простую, но вкусную. Свежайшие французские булки, наваристый суп с лапшой, можно было и выбирать – рубленые мясные котлеты, или капустные голубцы, или то и то вместе; на третье вынесли роскошные сахарные плюшки, ещё тёплые, только что из печи, миндальное бланманже, кисель, тёмный хлебный квас в стеклянных графинах
[15]. Кадет Воротников нацелился было поближе к Пете Ниткину, но тут подполковник Аристов что-то заподозрил, очевидно назревающее лишение кадета Ниткина сладкого или даже второго блюда, и железным голосом велел Воротникову сесть рядом с собой.
А возле Феди и Пети неожиданно оказались Костя Нифонтов, настороженно зыркающий исподлобья, и тот самый кадет по имени Лёва, что ввалился в их комнату раньше в компании, надо понимать, своих новых приятелей.
– Привэ-эт, – растягивая последнюю «е» и превращая её в некое подобие «э», проговорил мальчишка. – Ле-эв. Ле-эв Бобровский, к вашим услугам.
При первом знакомстве он, помнится, говорил несколько иначе. Тут, видно, решил показать форсистый говор гвардейских школ, над которым папа искренне потешался.
– Очень приятно, – радостно выпалил Петя, прежде чем Фёдор успел его остановить; выпалил с таким щенячьим восторгом, что кадет Солонов мысленно застонал. – А я Пётр, Петя Ниткин…
– Зна-аю, – снисходительно бросил Лев Бобровский. – А это Костя Нифонтов. Верно, Костя?
Тот немедля и часто закивал.
– А вы, господин кадет?
– Солонов. – Феде этот самый Лев Бобровский сразу же не понравился.
– Фёдор его зовут, – вылез Нифонтов. – Я, мы, в общем, папка мой его знает!..
– Кэ-эк интэрэ-эсно, – протянул Лев, пристально глядя на Фёдора. – Так вот, сударь мой Пэ-этр, я вот слушал вас в физиче-эском кэбинэтэ…
Фёдору ужасно хотелось гаркнуть Бобровскому: «Да говори ты нормально, не можешь, что ли?!», – однако он заметил пристальный взгляд Константина Сергеевича и поскорее уткнулся в собственную тарелку. В конце концов, что мне за дело до этого Льва? Пусть себе гнусавит, как хочет!
Но бедный Петя совершенно растаял. Снисходительная похвала Бобровского – и он уже взахлёб рассказывал, что да, он очень любит физику, и химию тоже любит, но мама не разрешала ставить опыты дома в ванной; а ещё он географию любит, и историю, и даже латынь!
– Хорошо, Пэ-этр! – прервал его излияния Бобровский, хлопнув Ниткина по плечу. – Думаю, мы, э-э, подружимся. Так, Костя? Полезно ведь будет дружить с Пэ-этей?
– Спрашиваешь, Лёва, – хихикнул Костя и добавил вполголоса: – Он нам подскажет, в случае чего. Верно, Петь?
Ниткин вдруг покраснел. Он вообще легко краснел, словно девчонка.
– Под-подсказывать нехорошо, господин Нифонтов.
– Нэхорошо? – вдруг развеселился Бобровский.
– Нехорошо, – твёрдо ответил Петя. – Если я кому-то подсказываю, а он урока не знает…
– Ему хороший балл ставят, – перебил вполголоса Нифонтов. – Все довольны. Карланы…
– Это ещё кто? – не выдержал Фёдор. Словечко ему совсем не понравилось.
– Не знаешь, что ль, Солонов? – зыркнул Костя. Зыркать у него получалось очень неплохо, несмотря на худобу и тонкокостность, взором он был свиреп.
– Не знаю. – Федя не опустил взгляда.
– И кто такие халдеи, не знаешь?
Это Фёдор, само собой, знал. Халдеями звали учителей, обычно – плохих учителей, но в местах, подобных Елисаветинской военной гимназии, где между начальством и мальчишками шла тихая, но беспощадная война, так звали всех наставников без разбора. Иные заслуживали этого прозвища, иные – так вовсе нет, и за них Фёдору было обидно.
– Ну так карланы – они ещё хуже халдеев, – презрительно скривился Нифонтов.
– Это кто ж тут «карлан»? – Фёдор вдруг почувствовал, как кровь начинает закипать. Тощий и вроде бы весь такой заморенный, Костя Нифонтов глядел на него, нехорошо прищурившись и безо всякого страха.
– Да все они тут. – Нифонтов изобразил рукой нечто малопристойное.
Фёдору стало обидно. Это Константин Сергеевич-то карлан? С двумя мишенями, вытатуированными на щеках?
– Ничего-то ты, Нифонтов, не знаешь, а языком мелешь, как худая баба помелом! – припомнил он одно из маминых выражений, когда та сердилась на чью-то болтливость.
– Ты-то много больно понимаешь, Солонов! – прошипел Нифонтов презрительно. – Начальство нашего брата кадета, и вообще всех, кто чином ниже, всегда душит! Им то первая радость, не знаешь, что ли? А этот… со щеками… – и Константин мазнул пальцем себе по лицу, словно рисуя круги, – откуда ты знаешь, как он это заработал? Может, в Одессе на Запорожке наколол, а ты рот и разинул, тетеря!
Фёдор сжал кулаки так, что ногти врезались в кожу. Ох и двинул бы я тебе… Чужие слова повторяешь, что ли? Или книжки какие? Сам-то бы небось нипочём так не сказал…
– Оставьтэ, господа, оставьтэ, – с ленцой вмешался Бобровский. – Не из-за чэго тут ссориться. Мы всэ тут кадэты, всэм надо друг другу помогать. Верно, господин Солонов? Верно, господин Ниткин?
– Верно, господин Бобровский, – сразу же закивал Петя.
– Ле-эв. Просто Ле-эв.
