– Тэ-эк… – явно подражая Бобровскому, протянул второгодник Воротников, проходя мимо никак не могущего отдышаться Ниткина. – Много тебе этой колбасы, Нитка, жирдяй ты этакий. Брюхо лопнет. Ты ж сам хотел со мной поделиться, верно?
И он одним ловким движением, говорившем о немалом опыте, отправил в рот разом все четыре положенных Ниткину толстых куска колбасы.
Фёдор не успел перехватить его руку, а довольный второгодник как ни в чём не бывало уже шагал дальше, к своему столу.
И капитан Коссарт, как назло, смотрел сейчас в другую сторону.
Петя опустил голову и часто замигал.
– Эй, Воротников, ты чего?! – вскинулся было Фёдор. – Не твоё, отдавай!..
– Было ваше, стало наше, – отмахнулся второгодник. – А тебе-то что, Солонов?
Ну да. «Тебе-то что, Солонов?» Вот так оно всё и начинается, а потом презираешь себя за трусость.
– Ты у Ниткина еду отобрал. Ни за что ни про что. Он её тебе не проигрывал.
– А ты-то чего лезешь? Помалкивал бы ты лучше, – сощурился Воротников. – Ты вообще кто такой?
– Фёдор. Солонов. – Федя сжал кулаки, нутром уже понимая, что драки после уроков. скорее всего. не избежать.
– И откуда ж ты, Солонов Фёдор, такой? – стал кривляться второгодник.
– Из Третьей Елисаветинской, – процедил Федя. – Слыхал про такую? Иль нет? К нам даже из Вольской гимназии самых отчаянных присылали! Неисправимых. Слыхал, нет?
«Не имей сто рублей, а имей одну наглую морду», – как говаривал дядя Сергей Евлампиевич.
Очевидно, что-то где-то Воротников слыхал, потому как на лице его отразилась некая работа мысли.
Фёдор ухмыльнулся как можно выразительнее и несколько картинно потёр шрам на подбородке.
Самое смешное, что «неисправимых» из Вольской к ним действительно присылали, когда их родители или опекуны переезжали в Елисаветинск, где стояло сразу три армейских полка – пехотный, егерский и драгунский.
– Ну, смотри, Солонов, – наконец выдал Севка. – Коль махаться хочешь – это можно устроить! Только не здесь. – Он широко ухмыльнулся и отправился к своему столу, тем более что к ним уже начинали приглядываться дежурные дядьки и офицеры.
Петя Ниткин застыл над опустевшей тарелкой.
– Я… я господину капитану скажу… – полушёпотом пробормотал он, растеряно глядя в пустую тарелку.
– Что ты ему скажешь? – накинулся на друга Фёдор.
– Что он у меня… что еду забрал… колбасу!
– А он скажет – это ты сам слопал, а на него сваливаешь.
– А вы разве не подтвердите? – простодушно удивился Петя.
Конечно, подполковник Аристов говорил про то, что нельзя врать и что надо идти к ним, но… Уж больно памятно было, как презирали «филёров» и как устраивали им «тёмные» в 3-й Елисаветинской.
Фёдор глянул на лица соседей по столу, с которыми ещё даже не успел познакомиться.
– Филёрить сразу, да-а? – неприятно скривил рот высокий и тощий парень с веснушками. Что ж, как и ожидалось.
– А ты ворон не лови, тогда и колбаска никуда не денется! – поддержал его сосед, вихрастый блондин с бледно-голубыми глазами.
– А ябедничать – сам знаешь, – согласился и третий, рыжий. – Можно и того!..
Петя съёжился, втянул голову в плечи.
– А еду отбирать, значит, можно?! – резко спросил Фёдор.
– А ты не зевай, – ухмыльнулся рыжий.
– Эх, вы! – вырвалось у Фёдора. – Не у вас отобрали – так и ладно, значит?
Мальчишки за столом переглянулись. И, судя по ответным взглядам, дело обстояло именно так. «Не у нас, так и ладно».
– И что ж ты думаешь, что филёрить теперь можно, да, Солонов? – чуть ли не с укоризной сказал вихрастый. – Не по-нашему это, не по-кадетски. Пусть вот он к Воротникову идёт, скажет, что после уроков драться будет. Или сам иди, как собрался. Драться так драться, по-честному. А он-то сразу «скажу капитану»!..
– Да кишка у них обоих тонка, с Воротниковым махаться-то!.. – загоготал веснушчатый, однако третий, рыжий, только покачал головой, задумался.
– А вот увидим, – дрожа от бешенства, сказал Фёдор. – Петя! Чего замер, ешь давай. Сыр мой хочешь? Я его терпеть не могу…
– Хочу, – прошептал красный как рак Пётр. – И, Федя… не надо, а? Пожалуйста… Обойдусь я без этой колбасы…
– Он у тебя её и завтра тогда отнимет! – рассердился Фёдор. – И булку сладкую, и вообще всё, что только захочет!..
– Седьмая рота! Пять минут чай пить осталось! – зычно крикнул дежурный по столовой, из старших кадет.
Фёдор поспешно сунул Ниткину свой сыр, в один присест проглотил собственный бутерброд, быстро допил чай. Предстояло разойтись по классам.
Из столовой младший возраст выходил строем, но сразу же разделился по отделениям. Первое, где были Солонов и Ниткин, должно было проследовать на русскую словесность; в дневнике-табеле значилось после названия предмета:
«…преподаватель И. И. Шульцъ».
– Немец небось, – услыхал Фёдор за спиной голос Кости Нифонтова, развязный и с издёвочкой. – Немец-перец-колбаса, кислая капуста!..
– Мож, мы его того? – тотчас предложил Воротников. – Чтоб знал, что мы – о-го-го!
Что значило «того» и «о-го-го», лично Фёдор Солонов не понял, однако Нифонтов захихикал, а Бобровский снисходительно ухмыльнулся.
– Нэ стоит, господа, нэ стоит, – остановил он приятелей. – К тому же… Господин Солонов, а господин Солонов!..
– Чего тебе? – обернулся Фёдор, пока они шли широким и светлым коридором корпуса к дверям классной комнаты.
– Слышэл я тут краэм уха… что ты с Севкой Воротниковым дрэтсэ собрэлсэ?
– Твоё какое дело, Бобровский? – Федя не собирался уступать.
– Ну кэ-эк жэ. Всеволод друг мой, а дэла друзэй – мои дэла, вот тэк!
– Заместо него хочешь?
Бобровский вновь ухмыльнулся, уверенно, солидно.
– Зачэм замэсто? Уговор дороже дэнэг. Только глупо это, Солонов, из-за тихони в драку лэзть.
– Отстань, Бобровский, а?
За спиной Льва маячили напряжённые физиономии веснушчатого и вихрастого, рыжий куда-то делся.
– Могу и отстэть, – пожал плечами Бобровский. – Мне-то что? Тэбэ с Севкой дрэтсэ, нэ мнэ.
Фёдор не ответил, потому что они оказались у знакомых уже дверей.
Расставленные непривычно, по дуге парты, не парные, а на одного. Высокая кафедра учителя, его массивный стол, в углу – тележка с каким-то аппаратом под аккуратным холстом. На стенах висели портреты писателей, но не знакомые, стандартные литографии, а настоящие полотна, как и в вестибюле корпуса.
