– Ладно. – Петя покраснел от удовольствия. – Так уж и быть. И даже колбасы не возьму.
– Севка тебе твою оставит, я обещаю, – торопливо выпалил Лев.
– Ещё лучше. Дай мне подумать. Способ должен быть, не может не быть!.. А пока вот что скажу. Если по тем местам лазать, то надо иметь там склад.
– Какой склад?
– Такой, Лев. Чтобы не таскать всё с собой – и ножи, и фонари, и воду, и бечеву, и свечи, и спички, и хлеб, если на крайний случай. Там надо спрятать. Чтобы спускаться налегке и подниматься тоже. Учитель если и остановит, так на нас ничего нет.
– Молодец, Нитка, – уважительно покивал Бобровский.
– У меня вообще-то имя есть, – скромно заметил Петя.
– Ну ладно, ладно, не дуйся! Молодец ты, Петь, вот что я скажу и повторю. И вообще, обещаю тебя впредь Ниткой не звать, коль не нравится.
– Договорились. – Петя гордо задрал нос.
– А запас я там сделаю, точно говорю, сделаю…
* * *
Думал Петя усердно, это признавали все, и даже нетерпеливый Бобровский.
Во всяком случае, его постоянно видели в библиотеке, куда он отправлялся вместо рекреаций, и сидел там, возводя вокруг настоящие редуты из толстенных старых книг и альбомов с картами.
Бобровский и впрямь приготовил всё необходимое, сложил в армейский заплечный мешок.
Меж тем жизнь корпуса вошла в обычную колею; беспорядки в городе утихли, во всяком случае, внешне. Занятий становилось всё больше и больше – словесность, арифметика, естествознание в виде физики и химии, история, география, Закон Божий, языки – немецкий, французский и английский, но кроме этого – рисование, ручной труд, гимнастика, на которой началось и фехтование, и французская борьба, и бокс.
Дня уже не хватало, и, если б не Петя с его организационными способностями, не миновать бы Фёдору колов. Правда, реванш он брал на гимнастических занятиях; а вот Петя на оные тащился, как на заклание.
… – Здравствуйте, молодцы-кадеты!
– Здравия желаем, ваше высокоблагородие! – дружно гаркнула седьмая рота. За прошедшее время она добилась изрядных успехов – как в «лихости», так и в «молодцеватости», несмотря на вечные споры Ирины Ивановны Шульц с подполковником Аристовым.
– Молодцы! – похвалил Две Мишени. Он вместе с капитанами Коссартом и Ромашкевичем стояли перед строем своих отделений в фехтовальном зале. По стенам – деревянные стойки с видавшими виды рапирами, нагрудники и маски; однако в руках все трое наставников держали деревянные подобия форменных сабель.
– Фехтовальные занятия формально входят в гимнастику. – Константин Сергеевич прошёлся вдоль шеренги. – Но недаром наш корпус – лучший из лучших. И командует им боевой генерал, и все мы, ваши наставники, понюхали пороха – от Туркестана до Порт-Артура. А потому пусть рапиры отдохнут. В списке уставного оружия армии российской они не значатся. Зато значатся сабли и шашки. И, хотя у нас двадцатый век и в армии всё больше автомобилей, бронепоездов, пулемётов, бывает – и, увы, куда чаще, чем хотелось бы, – что именно сабля офицера – его последний резерв в бою. Капитан Коссарт, прошу!
Тот кивнул, поднял руку с револьвером.
– Револьвер системы «наган», господа кадеты. Штатное вооружение офицера. Семь патронов в барабане. Простой и надёжный. Но в бою так быстро не перезарядить. Сколько раз бывало в Маньчжурии – все патроны расстреляны, японцы всё лезут и лезут, и… приходилось браться за сабли.
– Есть мнение, – вступил и Ромашкевич, – что, дескать, длинная винтовка со штыком всегда возьмёт верх над короткой саблей, подобно тому, как пика германского ландскнехта взяла верх над рыцарским мечом. Но нет! И нам самим, здесь присутствующим, пришлось доказывать это, господа кадеты, самым что ни на есть практическим образом. Вот сейчас я возьму учебный макет винтовки, в тот же размер и тяжесть, что и настоящая. И попытаюсь заколоть господина подполковника.
Ромашкевич с улыбкой взял из пирамиды деревянное ружьё. Чуть сгорбился, выставив вперёд штык. Коссарт отошёл в сторонку, Две Мишени же, держа учебную саблю опущенной, повернулся лицом к противнику.
– Коли! – резко скомандовал Коссарт, и Ромашкевич сделал выпад.
Уж чего-чего, а этих «выпадов штыковых с приседом на одну ногу» Феде Солонову пришлось проделать изрядно. В военгимназии эти занятия очень любили – чуть что, отправляли кадет упражняться в «уколах и отражениях». Штабс-капитан Максимович слыл в этом большим докой.
Так что судить Фёдор вполне мог – Ромашкевич сделал самый настоящий выпад, словно перед ним – соломенное чучело со скрытой в нём доской, а не живой подполковник Аристов.
Две Мишени посторонился самую малость, чуть поворачиваясь, так что штык прошёл мимо; а сабля его, напротив, ринулась вперёд, навстречу атакующему, остановившись у самой шеи капитана.
Седьмая рота дружно охнула.
– Ещё раз, Александр Дмитриевич, если не трудно.
– С удовольствием, Константин Сергеевич.
На сей раз Две Мишени выпад отбил – коротким резким движением, клинком вниз. И – молниеносно контратаковал.
В третий раз подполковник хитроумно крутнулся вокруг своей оси, просто оказавшись вдруг сбоку от своего соперника, и в третий раз обозначил смертельный удар тому в шею.
– Видите, господа кадеты? Наше тело, наши руки не менее действенны порой, чем сабля, револьвер или винтовка. Надо уметь их использовать. И этому мы с вами будем учиться. Господа отделенные командиры, раздайте учебное оружие!..
Деревянными саблями все махали с удовольствием. Две Мишени показывал и подавал команды, Коссарт с Ромашкевичем ходили по рядам, поправляя ошибавшихся. Больше всего времени они, само собой, провели рядом с Петей Ниткиным. У того вместо «отбива вправо-вниз» получалось нечто, в сердцах названное капитаном Коссартом «отгонянием сонной мухи».
Правда, Пете удалось взять реванш на рисовании. Кроме него, как ни странно, на удивление хорошо получалось у второгодника Севки.
– Кадет Воротников! Весьма хорошо! – Преподаватель, худой, с роскошными усами Михаил Васильевич Швейцер, склонился над исполненным Севкой «объёмным шаром с теневой штриховкой». – Весьма хорошо! А позвольте спросить, где же вы постигали сию науку раньше? И отчего в бумагах ваших против предмета «рисование» проставлена оценка «категорически неудовлетворительно»? Какое ж это неудовлетворительно, это весьма хорошо, если не отлично!
Севка вдруг покраснел.
– Виноват, господин преподаватель!
– Да ни в чём вы, кадет, не виноваты. Ну-ка, ну-ка, расскажите, почему же мой коллега в вашей прошлой военгимназии выдал вам столь нелестную характеристику?
Воротников краснел всё пуще и пуще.
– Господин преподаватель! Михаил Васильевич! – вдруг поднял руку Бобровский. – Разрешите ответить?
