– То это ничего не значит! – обрушился на Петю Бобровский. – Шимозу там спрятать могли, а потом вынести! Даже если это самые обычные кладовые и там сейчас ничего нет, но может появиться! А если ты Шульцихе скажешь, то конец – завалим всё дело! Бомбисты встревожатся, уйдут, на дно лягут, в тину забьются – и поминай как звали!
Тут Фёдору пришлось признать, что зазнайка «Ле-эв» не так уж не прав. Кстати, он как-то быстро и незаметно бросил форс, перестал «экать» и подражать гвардейской молодёжи; можно сказать, сделался уже нормальным кадетом.
– А ты хочешь, чтобы они ещё кого-то подвзорвали? – на удивление спокойно возразил Петя. И вообще он сейчас казался как-то… взрослее, старше, что ли? – Чтобы люди погибли только потому, что тебе, Лёва, очень хочется самому отличиться?
Бобровский вдруг надулся, покраснел и сердито засопел.
– Нет, конечно! Надо такое придумать, Нитка!
– Тогда завтра скажем Ирине Ивановне.
– Погодите! – вмешался Фёдор. – Петь, Бобёр прав. Что мы Ирине Ивановне скажем? Что уже лазали в саму потерну? За это по головке не погладят. Что, не видел, как она недовольна была? Бомбисты уйдут, перепрячут в другом месте шимозу свою, и вся недолга! Верно, нельзя им дать ещё кого-то взорвать, но, если они испугаются и сбегут, вот тогда уж точно беды не миновать! Сейчас мы их тут накрыть можем, а если они из корпуса уберутся, то ищи ветра в поле!
– Хм… – Петя смутился, забарабанил пальцами по столу с идеально разложенными учебниками. – Пожалуй, Федя, пожалуй.
– И не важно тут уже, кому мы что обещали! – ввернул ловко Лев. – Главное – бомбистов поймать!
– Так ты что, не сомневаешься?
– Да точно тебе говорю! Тот, который пыхтел и ящик на себе тащил, наверняка он! Или с ними заодно!
– А может, это дворник был, – съязвил Петя. – За новою метлой ходил. Или за совком. Мало ли что тут храниться может!
Наступило молчание.
– Так и будем по кругу ходить, – наконец махнул рукой Федя. – Эх, была не была! Снова лезть придётся. Петь, а ты замки открывать, случайно, не умеешь?
– Пока не умею, – скромно сказал Петя. – Но постараюсь научиться. В библиотеке наверняка что-нибудь найдётся.
– Я тебе замок раздобуду, – вдруг сказал Бобровский. – Практикуйся. У дядьки выпрошу. Ну… как выпрошу. Куплю. Копеек за двадцать.
– Хорошо, – кивнул Петя. – А отмычки?
Лёвка сощурился.
– Смотря что надо будет. На ручном труде сможем глянуть… А пока следить надо. Кто чего тащит.
– Как тут уследишь-то? – возразил Федя. – Мы ж в классах сидим!
– В корпус припасы подвозят либо утром, либо вечером. Вечером по большей части. – Каким-то образом Бобровский ухитрился всё это узнать. – Утром всё больше продукты. Вечером – всякое другое. Вечером и будем следить!
– Чепуха, Бобёр. Постоянно там болтаться не сможем.
– Гм. Ну да. Тогда… – Бобровский задумался. – Тогда…
– Тогда сходим через тот ход, что и первый раз. Про него никто не знает.
– Точно! – обрадовался Лев. – Голова ты, Слон!
Пете Ниткину всё это явно и очень не нравилось. Но…
– Короче, – сказал Федя. – Петь, слушай – дуй завтра в библиотеку, ищи свои книжки. Замок тебе Бобёр притащит. Скажи, что надо будет ещё. Сходим, поглядим. Во-первых, тот склад, что открытым стоял. Во-вторых, тот, что заперт был и куда этот дядька с ящиком нырнул. Сможем – откроем. Не сможем – тоже ничего. И слушать будем, дядьки меж собой много болтают, нас не стесняются…
На том и порешили.
* * *
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Легко сказать – «следить будем», когда уроков задавали всё больше и больше, а у Ирины Ивановны началось-таки чистописание.
– Всеволод! Кадет Воротников! Нет, положительно, вы пишете даже не как та самая курица лапой, куда хуже. Не понимаю, куда смотрели ваши прежние наставники? Вот зачем у вас в тетради косые линеечки? Чтобы удобнее было рисовать… что, паруса под ветром? Чепуха, Всеволод, вы прекрасно рисуете, костыли вам не нужны; да-да, значит, и чистописание освоите. Вот как вы перо держите? Когда ведёте волосяную линию, остриё ставите поперёк. При движении вверх острия прижимаются друг к другу, потому линия и тонкая. При движении вниз нажим чуть больше, линия шире; закругление по параболе… Так, всё понятно. Будете крючочки и палочки писать, кадет Воротников!
– Ирина Ивановна! Ну Ирина Ивановна!.. – взмолился несчастный Севка. – Нам Иоганн Иоганныч знаете, сколько всего задал?
– Что же задал вам господин Кантор?
– Задачи! Целых пять!
– Ха! Целых пять! Так небось лёгонькие!
– Нет, Ирина Ивановна! Трудные, очень!
– Кадет Нифонтов!
– Я, госпожа преподаватель!
– Задачи и в самом деле трудные?
– Ужасно! – Костик знает, что выдавать нельзя.
– Ну, идите к доске, кадет Нифонтов.
Метнув на Севку пышущий священной яростью взгляд, кадет Нифонтов идёт.
– Доставайте арифметику, – командует Ирина Ивановна. – Пишите на доске задачу.
Костя пишет.
Рядом с Фёдором Петя Ниткин закатывает глаза, совсем как сестрёнки Вера или Надя. Задачи на самом деле не очень сложные, просто надо было как следует слушать в классе, но Севка, разумеется, до подобного не опустился.
Однако Ирина Ивановна неумолима. Сева даже не успевает выдохнуть, что к доске отправился не он, а Костька, как слышит, не веря своим ушам, уже свою собственную фамилию. А? Что? Как так? Двое у доски?!
– Вот сейчас кадет Нифонтов будет помогать кадету Воротникову решать задачу. Берите мел, Всеволод. Что у нас тут? Ага, сапожники тачают сапоги. Прекрасно, рисуйте, Сева. Это вы можете?
Поражённый в самое сердце Воротников и в самом деле берёт мелок.
– Р-рисуйте, Ирина Ивановна?
– Да. Рисуйте. Не пойте, не пляшите, не делайте стойку на руках, а воспользуйтесь верхними конечностями и изобразите нам условие задачи. В картинках.
Сева честно пытается изобразить. На доске появляется худой сапожник в фартуке. На фартуке возникает заплата. Парой штрихов Воротников делает щёки бедного мастерового впалыми, словно тот не ел пять дней.
– Прекрасно! – одобряет Ирина Ивановна. – Теперь запишите условия в численной форме…
Буквы и цифры даются Севе отчего-то хуже – валятся, словно подгулявшие приказчики, кто налево, кто направо. Однако Воротников старается. Приходится расписывать задачку по вопросам, и Ирина Ивановна велит «вырисовывать буквы». Сева пыхтит, он весь покрыт крошками мела, белой пылью, но вот – о чудо! – очередное прописное «О» получается уже не как падающий пузатый бурдюк.
