– Покажем! – ни на миг не усомнился Фёдор.
– Не упадёшь? – поддразнила Лизавета.
– Сама не упади! – И они оба расхохотались, потому что оба же знали – это не всерьёз, каждый верит другому.
Взмахнул палочкой дирижёр, грянул над простором катка «Егерский марш», выкатился перед колонной кадет и гимназисток тонкий, в одном фраке, без шубы, распорядитель:
– За мной, mesdames et messieurs! Следуйте за мной! Проезд и два круга, два круга и проезд!
И они покатили.
Чёрные с алым шинели кадет. Кремовые с белым полушубки и шапочки тальминок. Шурр, шурр – лёд под коньками. И ладошка Лизы.
Они сделали два круга и проезд. А потом, сойдя со льда, рассыпались, смеясь, но ненадолго, потому что оркестр заиграл вальс и пары заскользили, кто умел – закружились, кто нет – просто катились в общем потоке.
– Давай! – Лиза безо всяких церемоний потащила Федю за собой.
Оказалось, что катается она просто отлично. Ну а кадет Солонов возблагодарил всех до единого своих учителей танцев. Конечно, вальсировать на льду – совсем не то, что на паркете, но на коньках Федя стоял крепко.
И они закружились. Ах, как они закружились!
Конечно, это был не настоящий вальс. Но это было здорово. Огоньки, льющаяся музыка и они, словно плывущие сквозь неё.
…Потом они катались ещё долго, подъезжали к будочкам с пирогами и обжигающе-горячим чаем; и говорили, говорили, говорили…
«И почему я раньше никогда не дружил с девчонками?» – недоумевал потом кадет Солонов.
…Петя Ниткин встретил его, спрятавшись за свежий номер «Физика-Любителя».
– Покатались? – сухо осведомился он, не опуская журнала.
Феде было слишком хорошо, чтобы обижаться или вообще замечать недовольство приятеля.
– Ух, там так было, так было!..
– Да чего ж там было-то? – небрежно бросил Петя.
Федя принялся взахлёб рассказывать, не обращая внимания на Петин обиженный вид.
– Глупости, в общем. Подумаешь, с девчонками кататься! Можно подумать, они в физике понимают!
– Понимают, – вступился за гимназисток справедливый Федя. – Сестра у меня, Вера, они в гимназии физику по курсу этого, как его… Хвостова? Хватова?..
– Что, неужели Хвольсона?..
– Да! Точно! Хвольсона, так она и говорила!
– Хм! – Петя задрал нос. – Хвольсон!..
– Да, Хвольсон. Так что понимают они, Петь, понимают!
– Ну и ладно, – буркнул Петя, вновь утыкаясь в журнал.
– Хочешь, я Лизу попрошу, она…
– Чего «она»?
– Ну-у… – смутился Фёдор, – может, познакомит тебя с подругой какой. На рождественский бал-то ты ж пойти хочешь? Знаешь, какие там угощения?.. Не слышал разве – торты наши по всему Гатчино славятся! Государь сам заходит!
– Торты? – оживился Петя. – Торты – это дело. А ты точно знаешь?
– Провалиться мне на этом месте!
– А ты, значит, с Лизаветой?..
Федя покраснел.
– Ну, в общем, да…
В Петином взгляде появилось странное выражение; Фёдор его не понял.
– Так попросить Лизу? – Он уже сам чувствовал, что зря, что не надо бы, но вовремя не остановился.
– Попроси, – буркнул Петя. – Чего уж тут теперь…
Федя умолк, впервые ощущая с другом странную неловкость. Потоптался, не зная, что сказать.
– Ладно… ну, Петь, спокойной ночи…
– Спокойной, – отозвался тот, продолжая читать.
Фёдор ещё раз взглянул на приятеля, вздохнул и полез к себе на постель.
Прошло целых три дня, пока Петя не перестал дуться.
И, казалось, один Лев Бобровский ещё помнит про подземные ходы…
* * *
А на следующий день, самый обычный день, в среду – Федю Солонова внезапно вызвали с урока.
Бывало такое только в исключительных случаях; если, допустим, приходили дурные вести из дому.
Две Мишени остановился посреди рассказа о том, как же именно Ганнибалу удалось разбить римлян сперва при Тицине, а затем и при Требии; озабоченно кивнул Фёдору, мол, разрешаю, ступай.
Принёсший известие дядька сказал лишь: надо спуститься в главный вестибюль к парадному входу. Федя рванул по пустым коридорам и лестницам, не чуя под собой ног, – что случилось? Что-то с мамой? С сёстрами, с папой?..
Он почти что вылетел на площадку под императорским портретом. Государь глянул сверху неодобрительно, мол, куда это так несётся мой верный кадет?..
Однако Федя мчался, и было отчего – внизу вдоль дубовых фигурных перил фельдфебельского поста мерила мраморный пол шагами тонкая фигурка старшей сестры Веры – в новой шикарной шубке, какой он, Федя, доселе у неё не видывал.
Кадет Солонов только что не кубарем скатился по ступеням, совершенно позабыв, как надлежит приближаться к гостю в присутствии нижних чинов.
– Вера! Что… что стряслось?!
Сестра обернулась. Была она сейчас очень красива, румяная с мороза, глаза блестят.
– Федя, Федя, успокойся, ничего не стряслось! Все живы и здоровы, всё в порядке!..
– Уф… – Мерзкий комок страха в животе разжался и сгинул. – А чего ж ты тогда…
– Федя. – Сестра увлекла его в сторону, подальше от швейцара и дядек с главного поста. – Федя, послушай… тут такое дело…
– Да говори ж ты уже, не томи!
– Папа уехал в Москву, по делам полка, – зачастила Вера, и глаза её как-то подозрительно забегали. – Мы, мы тут устраиваем танцевальный вечер, придут всякие интересные люди. Будет шумно, народу будет много…
Федя ничего не мог понять. Ну, что папа уехал – это понятно. В Москву – небось за пополнением. Обидно, конечно, – значит, в этот отпуск он, Фёдор, отца не увидит… Только к чему Вера всё это излагает? Какое ему дело до их глупых танцев? Пусть себе пляшут!
– Жалко, что папа уехал…
– А? Ну да, жалко, жалко, – торопилась Вера. – И вот что, Феденька… там у нас и тесно будет, и шумно…
– Ну и?
– Марию Фоминичну мама с собой берёт…
– Куда берёт? Зачем берёт? – недоумевал Фёдор.
– К Корабельниковым, – покраснела сестра. – Там для прислуги… ужин будет… ну, как благодарность… А мама с Варварой Аполлоновной, значит, устраивают… ну, и с другими дамами… И Надя с ними…
– Ну и? – Федя никак не мог уразуметь, к чему дело клонится.
