…Бешеного искали. Однако он, не будь дурак, в тот же день и исчез – как сквозь землю провалился. Не видали его и в слободе за железной дорогой, и на деревенских рынках, и вообще в округе. Скрылась с ним и его шайка.
Зато какой был повод погордиться перед Лизаветой!..
Конечно же мама не могла не пригласить общество в ответ. И, конечно, Варвара Аполлоновна не могла не явиться вместе с дочерью.
Лиза выслушала Федин рассказ, разинув рот и прижав ладошки к щекам, – так и просидела, пока он не договорил.
– Ты такой молодец! И не испугался!.. Я бы со страху умерла, только этого Йоську увидев!..
Федя немедленно расправил плечи, ощущая в себе силы сразить десяток подобных йосек.
И, в общем, как-то оно само получилось, что на другой день отправились они в ту самую «Русскую булочную», где подавали лучшее во граде Гатчино мороженое. Благо были каникулы, Фёдор вообще ещё нигде не числился, и кричать им вслед дразнилки про «тили-тили-тесто, жених и невеста!» было некому.
* * *
…Катились цветными шариками под горку августовские дни, шумные и изобильные. Кончалось лето, для Феди – счастливое и радостное. Даже заживавший рубец на подбородке, при одном взгляде на который мама вздрагивала, а нянюшка охала и крестилась, – даже он ничуть ему не докучал, напротив. «Шрамы украшают мужчину».
А потом настало то самое утро.
Взгляд вперёд – 1
25 октября 1914 года, дворец Северный Палас князя императорской крови Сергея Константиновича Младшего, окрестности Гатчино
– Рота! Слушай мою команду! Занять позицию – окна первого этажа! Стрелки-отличники, команда Слона… то есть Солонова – на второй! Рассыпаться! Огонь только по моему свистку! Солонов – твоих это не касается! Резкий и злой голос – Две Мишени командовал отрывисто, уверенно, словно на корпусном стрельбище.
– Цинки вскрыть! Оружие зарядить! Шевелитесь, здесь вам не высочайший смотр!
…Второй этаж, нам на второй этаж, это ж мы – стрелки-отличники, они же – команда Солонова. Собранные с бору по сосёнке из старших возрастов лучшие стрелки корпуса.
Фёдор взлетел по ступеням – широченная лестница вела из залы первого дворцового этажа на второй, где вдоль всего фасада протянулась галерея, от конца до конца здания пройти можно.
– Слон! Командуй! – крикнул кто-то.
Окна уже выбиты, тянет октябрьским холодом, проёмы кто-то успел заложить мешками с песком, молодцы. Внизу – огромный, до самого горизонта тянущийся, парк: посыпанные песком аккуратные дорожки, белые беседки на островках посреди искусственного озера, перекинутые над протоками изящные мостки. Лес вдалеке; левее, к юго-востоку, где прятался городок Гатчино – многочисленные дымы.
Нет, про это я думать не буду, прикрикнул он на себя. Не буду думать, что сейчас там горит, что с дворцом государя, что с родной Николаевской, что с Бомбардирской, что с домом № 11 на оной…
«Командуй!» Командуй, Слон, и забудь обо всём.
– Миха, Лихой! Сюда. – Фёдор указал на первое из огромных, до самого потолка, окон. – Варлам, Стёпа – вы следующие. Бушен, Севка – вы дальше, через одно. А я тут, в серёдке…
Пары ему уже не было, потому что восьмой из стрелков-отличников, долговязый Юрка Вяземский по прозвищу, само собой, Вяземь, остался там, в пакгаузах у станции. Станцию они взяли, её занимала сейчас надёжная казачья сотня, противник же…
Противник быстро понял, что к чему, и начал обходить их сводный полк с фланга. Но они успели сюда, в Северный Палас, первыми.
В галерее валяется перевёрнутая мебель, подушки на диванах исколоты штыками, многие картины сорваны со стен, рамы изломаны, холсты изорваны…
Здесь словно побывало стадо взбесившихся быков.
Пока суд да дело, Фёдор высунулся наружу, на балкон, со своим карманным анемометром. Конечно, едва ли Две Мишени даст команду стрелять с таких дистанций, но всё-таки.
И, едва он откинул крышку приборчика, как заметил – там, вдалеке, где кончался сизый пригородный лес и начинался дворцовый луг, где стояли птичники и оранжереи, из зарослей поднялась широкая цепь крошечных фигурок, почти неразличимых с такого расстояния.
До чего же быстры, с досадой подумал Солонов. Вскинул к глазам бинокль, подкрутил верньер – слава богу, это немцы, наступают немцы, в кургузых своих мышино-серых шинелях и шлемах с дурацкими стальными навершиями.
Однако следом за мышино-серыми появились и наши родные, длинные, правда, почти выцветшие, и сердце Фёдора упало.
Никак не привыкну. Никак…
– …Товсь! – донеслось снизу зычное.
Две Мишени не отдал им, стрелкам-отличникам, никаких особых приказов. Оно и понятно, они старшие, ему хватит заботы с младшим взводом. Огонь по свистку, а остальное сами.
Мышиные и желтовато-серые шинели меж тем довольно споро растянулись ещё шире, насколько позволял луг. Из зарослей показал тупое рыло броневик, за ним ещё и ещё. Фёдор вновь вскинул бинокль – да, точно, тяжёлые «мариенвагены», полугусеничные, да не просто так, а с миномётами в открытых кузовах.
Миномёт – это плохо, донельзя…
Три, четыре, пять – пять пятнистых бронемашин за цепями. И чем их доставать? Одними гранатами?
И помощи просить не у кого. Сводный полк – одно название, что полк; казачья сотня, сотня самокатчиков, полурота павлонов, три десятка дедушек – дворцовых гренадер, помнивших, наверное, ещё Таврическую войну, десятка два жандармов, городовых и полицейских, кто избежал ярости толпы в самые первые дни мятежа, и…
И они. Александровские кадеты.
Но их, увы, тоже совсем мало. Самая старшая первая рота, рота, где Фёдор Солонов и состоял «кадет-вице-фельдфебелем»
[9], почти в полном составе отбыла в Петербург с начальником корпуса, и от них не было ни слуху ни духу. С ней же отправилась и вторая, годом младше.
Третья и четвёртая роты развернулись к станции Павловской, перекрывая кратчайшую дорогу на Петербург. А вот пятая, те, кому тринадцать-четырнадцать, в глазах Фёдора – малышня, кому только в салки играть на корпусном плацу, – они все здесь, три десятка мальков, лежат, пыхтят, устраиваясь у бойниц…
Шестая и седьмая, самые младшие, должны были эвакуироваться с преподавателями-гражданскими по Балтийской ветке; в мастерских нашёлся один-единственный исправный паровоз, а на грузовой станции – несколько платформ, куда пацанов и хотели погрузить.
