— Ты меня не успокаивай. Все равно все мы здесь в одинаковом
положении.
— Да, — печально согласилась Инга.
— Ты хоть переспала бы с кем-то, — вдруг с вызовом сказала
Азиза. — На Таню не смотрят, а ты пока еще нравишься многим. Так ведь и помрешь
девицей, как наша Бармина.
— Не хочу, — покачала головой Инга, — с водителем противно.
От него вечно чесноком пахнет. А с нашими тоже не хочется. Я ими брезгую.
— Ты смотри, какая аристократка, — запричитала Азиза, — она
еще кого-то брезгует. Да вот Танька сидит. Ее кто-нибудь пальцем поманит, она и
побежит. Побежишь, Танька?
— Нет, — выдавила Таня.
— Побежишь, — уверенно кивнула Азиза. — А хочешь, я тебе
уступлю Васифа на одну ночь, — загорелась она от своей мысли, обращаясь к Инге,
— он ведь мужик настоящий, не то что наши.
— Не хочу, — встала и отошла от ее кровати Инга, — ты думай,
что говоришь. Как это уступлю? Я таких подарков не принимаю. И мне Васиф
никогда не нравился.
— Тебе нужен американский актер. Или французский, —
разозлилась Азиза, — Ален Делон или Марлон Брандо? Кого хочешь, выбирай.
— Никто мне не нужен. С кем попало не хочу.
— Дура ты, — с неожиданной злостью сказала Азиза, — самая
настоящая дура. Скоро твоя болезнь дойдет до морды, и на тебя никто не
посмотрит. Даже если очень будешь просить. Пока у тебя все на руке, можно что
хочешь делать. У меня вот ноги больные, и то не останавливает. Ты знаешь, что
мне сказала Бармина? Через два-три года я не смогу ходить. И в постели ничего
сделать тоже не смогу. А ты говоришь «с кем попало». Эх ты. Я, по-твоему, тоже
«с кем попало»?
Инга молчала.
— У меня знаешь какой парень был! — закричала Азиза. — Сын
нашего премьера. Умолял меня замуж за него выйти. А я его не любила. Думала,
танцевать буду, в Москву поеду. Вот и станцевала свой танец.
Она сжала зубы. Они не любили говорить о прежней жизни. Это
было слишком больно. Больные в лепрозории как-то свыкались со своей страшной
судьбой, стараясь не думать о том, что их ждет. Очевидно, так вообще устроен
человеческий мозг. Нечто иррациональное всегда присутствует в его логике. Зная,
что они обречены, люди продолжали жить, не думая о своих болезнях и об
отпущенном им сроке.
Впрочем, это относилось не только к больным. Разве все
человечество не похоже на больных этого лепрозория? Разве мы не знаем абсолютно
точно, что также обречены? Обречены на смерть. Пусть через тридцать, сорок,
пятьдесят лет. Но обречены все. В живых не останется никто из ныне живущих. Им
на смену придут другие поколения. Тем не менее мы меньше всего думаем о смерти,
позволяем себе влюбляться, ссориться, встречаться, расставаться. Словом, ведем
себя так, как будто и не думаем о своем конечном итоге. Который обязателен для
каждого из живущих.
На этом разговор закончился.
А через две недели Инга встретила Эльдара. И впервые
осознала, что значит любить по-настоящему.
Он был студентом-биологом. И случайно забрел в Умбаки. Она
сидела на скамейке. Правым боком к солнцу. И он подошел к ней, не видя ее левой
руки. Она, закрыв глаза, просто улыбалась солнцу. И на ней было ее любимое,
самое красивое платье, подаренное отцом. А Эльдар стоял рядом и просто смотрел.
Потом осторожно сел на скамейку рядом с ней. Она открыла глаза. И вместо солнца
увидела его.
И больше ничего не нужно было говорить. Но она спросила:
— Вы откуда?
— Я студент пятого курса. Биолог. Случайно сюда попал.
Кажется, отбился от своей группы. А вы здесь живете?
— Да, — сказала она, глядя на него.
Молчание длилось непривычно долго. Потом он нерешительно
спросил:
— Как вас зовут?
— Инга. А вас?
— Эльдар.
— У вас красивое имя, — убежденно сказала она.
— Почему?
— Так звали моего папу.
— Почему звали?
— Он умер, — эти слова уже не причиняли такую боль, как
раньше.
— Простите.
Они снова неприлично долго молчали. И потом он сказал:
— Вы очень красивая.
Она улыбнулась. Ей было приятно. Но ничего не сказала.
— Где вы живете? — спросил он. — В этом поселке?
Она думала, что он все поймет, услышав ее ответ.
— В этом, — кивнула она.
Но он посмотрел на ее колени, где лежал томик Есенина.
— Вы любите Есенина? — восхищенно спросил он.
— Да, очень.
— Я тоже. И еще Блока. И немного Пастернака. Они, правда,
разные, но такие великие. Я люблю стихи Пастернака.
Ей было с ним легко и просто.
— А из зарубежных? — спросила она.
— Конечно, французов. Аполлинера и Бодлера. Это же настоящее
чудо.
— Вы много читали.
— Да, — оживился он, — я убежден, что книга — это вид
энергетической энергии. Просто мы пока не можем ее измерить. Она может нести
очень положительный и очень отрицательный заряд. В общем, ничего в мире просто
так не бывает. Сотворенное зло остается среди нас и начинает множиться, угрожая
разрушить нашу Вселенную. Добро тоже имеет энергетическую основу.
Слушая его, она невольно шевельнула плечом, и он увидел ее
левую руку. И перчатку. И бинты до плеча.
— Простите, — почему-то шепотом сказал он, — что с вами?
— Я думала, вы догадались, — горько усмехнулась она, — это
Умбаки. Поселок прокаженных.
— И вы тоже, — нужно было видеть боль на его лице.
— Да, — сказала она, вставая, — я тоже.
И, взяв книгу в правую руку, пошла в сторону больничных
зданий. Так больно ей было только однажды. Когда умер отец. И вдруг она
услышала шаги за спиной. И его торопливый голос:
— Можно, я завтра сюда приду еще раз?
Она замерла. И, не оборачиваясь, сказала:
— Можно.
Так начались их ежедневные встречи. Это были невероятные
встречи, наполненные каким-то озарением, любовью, болью, сожалением и
восхищением одновременно. А спустя две недели он впервые дотронулся до нее. Ей
казалось, что она должна вызывать отвращение. Но она видела его глаза. В них не
было ничего подобного. В них было нечто такое, что она видела только в глазах
своего отца. И она ему поверила. И когда он в первый раз поцеловал ее, она,
содрогаясь от волнения, не ответила ему, словно боясь поверить своему счастью.
Счастью обретения Рая в саду обреченных.
