Наконец для всех, кроме Рози, настало время предстать перед Столпом Последнего Звука. Гил под руку повел Тишу с трибуны, и грудь его вздымалась чуть выше обычного оттого, что он держал ее под руку, пусть даже так недолго.
А потом из внезапно возникшего отверстия в полу поднялся со стонущим гулом Столп Последнего Звука…
Когда вертящаяся, отбрасывающая глубокую тень колонна выросла над ними, гудя с мрачной и неприятной монотонностью, которую создавали тысячи субмотивов, вплетенных в миллионы синкопированных ритмов и исполняемых в контрапункте
[15]
вторичных мелодий, сливающихся почти в какофонию, Гил твердо и без колебаний понял, что Столп Последнего Звука намного страшнее, чем испытания на арене. Он пытался возразить себе, напоминая, что сунул голову в Столп в тот день, когда приходил вместе с отцом, и сумел пережить видение и ощущение того таинственного мира, воротами в который был Столп. Так что теперь в этом Столпе для него не должно быть ничего страшного, так ведь? Да. Да… или должно? Когда совсем ребенком он смотрел на неведомое царство за Столпом, он был слишком маленький и не мог понять, что это такое и что оно означает. А теперь, став старше и наслушавшись рассказов об исследователях, которые рискнули войти туда и не вернулись, он понимал, что страна за Столпом — это Смерть. В этом понимании и заключалась вся разница… У него отчаянно скрутило желудок, возникло непереносимое желание выбросить все его содержимое…
Столп играл гимны.
Но мелодии их звучали мрачно и зловеще…
Порядок испытания был установлен жребием. Гил оказался в очереди последним, Тиша — сразу перед ним. Он чувствовал, как съеживаются и леденеют руки, как потрескивают кости пальцев, когда плоть пытается уползти сама в себя.
Люди на трибунах тоже ощутили страх. Сейчас они притихли, стали серьезными и, кажется, немного нервничали. Ветерок с невидимого кладбища пронесся вдоль помещения, зрители от него содрогнулись — словно десять тысяч зубов застучало в челюстях Большого зала.
Судьи не отрываясь смотрели со Скамьи в напряженном ожидании.
В сопровождении двух ассистентов появился врач. Он был психиатром, ассистенты — медиками общего профиля. Задачей старшего доктора было обследовать каждого юношу (а теперь и девушку!) после того, как он — или она — выйдет из Столпа, а потом вынести заключение об эмоциональной устойчивости обследованного. Кого-то из экзаменующихся эта последняя проба сокрушит. Остальные пройдут ее без особенных затруднений. Итог зависел от того, насколько ты еще ребенок, насколько сохранил детскую веру в собственное бессмертие.
По команде врача первый юноша шагнул вперед и вошел в Столп. Он пробыл внутри всего несколько секунд и вернулся с достаточно бодрым видом. Психиатр закрепил у него на запястьях ленты датчиков сканера, надвинул ему на голову шапочку из металлической сетки. Сканирование было завершено в считанные секунды, и психиатр объявил, что этот человек прошел тест и в рисунке его мыслительных волн не возникло недопустимой нестабильности.
За первым юношей последовал второй, этот шагнул в колонну нерешительно. Когда прошло три минуты, а испытуемый не появился, психиатр сам частично погрузился в Столп, нашел его и вынес наружу. Губы несчастного были приоткрыты, их, словно слизь, покрывала слюна, в глазах застыло пустое, отсутствующее выражение. Он так глубоко погрузился в шизофреническое состояние, что вернуть его к норме уже не удастся никогда. Еще одного увезут в мусоросжигательную печь…
И вот, после ряда испытуемых, настала очередь Тиши. Она без колебаний вышла вперед и исчезла за гудящей бурой стеной звука. Гилу хотелось протянуть руки, остановить ее, но он не мог. Это была ее битва. Через минуту она вышла обратно, улыбаясь, и подошла к психиатру. Было совершенно очевидно, что пережитое в Столпе не повлияло на ее психику, что разум ее оказался в состоянии воспринять атмосферу мира за Столпом, не утратив контроля над собой. Эта замечательная девушка смогла умереть на миг, а после вернуться в мир живых и не потерять рассудка.
Но психиатр объявил, что ее психика расстроена.
Тиша запротестовала, повернулась к судьям и потребовала контрольного обследования другим психиатром с другой сканирующей машиной.
Судьи лишь кивнули.
Психиатр заявил, что нет необходимости отправлять девушку в мусоросжигательную печь, поскольку нестабильность ее психики не настолько серьезна.
— И все же достаточно серьезна, чтобы помешать мне получить Класс? — спросила Тиша, уперев руки в бока и глядя на него со всей решимостью.
— Я объявил свое заключение! — сказал доктор и отвернулся от нее.
— Кандидатура отклонена, — произнес судья.
— Вы не имеете права так поступить со мной! — воскликнула девушка.
— Имеем, — сказал судья. И повторил: — Кандидатура отклонена.
Гил смотрел, как она уходит по этому медному полу обратно в помещения за ареной, ей осталось только переодеться и уйти. У Рози хватило влияния — по крайней мере в тот момент, — чтобы добиться для нее права пройти испытания на Класс, но и его влияние имело границы. Да, он — композитор, но чтобы изменить порядок вещей, установленный Владисловичем, недостаточно быть будущим святым и Богом. Судьи опомнились, увидели свою ошибку, осознали, что этот прецедент может открыть двери и для других женщин, желающих получить Класс, и нашли способ захлопнуть дверь у Тиши перед носом.
Следующим был Гил.
Какое-то мгновение он взвешивал, не следует ли ему отказаться на том основании, что с девушкой поступили нечестно. Но решил, что это будет неразумно, даже глупо. В конце концов, кто он такой, чтобы спорить с судьями? И кто он такой, чтобы заявлять, будто обычаи, установленные Владисловичем, следует нарушить? У него впереди мирная жизнь в комфортабельном обществе. Нет причин бастовать и губить собственное будущее. Ему не под силу в одиночку изменить политику мужского шовинизма, под силу ему лишь разбиться о каменную стену…
Он шагнул вперед.
Столп гудел и пульсировал, меняя цвет от темно-коричневого к светло-коричневому и обратно.
«Я уже сталкивался со Столпом совсем маленьким. Надо все время помнить об этом».
Он шагнул внутрь Столпа и прошел через ворота в иной мир — мир Смерти, из которого не возвращались исследовательские группы…
Над ним распростерлось небо цвета воронова крыла, черное от горизонта до горизонта, лишь кое-где проколотое блеклыми коричневыми звездами. Справа тянулась гряда гор шоколадного цвета, прорезанная сверкающей, как самоцвет, рекой — очень темного зеленого цвета и жутко широкой. И внезапно Гил подумал о своем сне…
Там, над тусклыми берегами зеленой реки, поднимается голая стена, камни торчат из нее, и скальная полка из полированного оникса нависает в сотне футов над головой. Время — какой-то неопределенный ночной час. Небо чистое, но не синее. На глазах у него небесную черноту пронизывают более светлые оттенки, странный коричневый и гнилостно-бурый, и там, где эти два цвета перекрывают друг друга, они выглядят как засохшая струпьями кровь. На излучине реки ониксовая полка выступает далеко, простираясь над водой до другого берега, и образует крышу, а на этой крыше стоит пурпурное здание с массивными колоннами вдоль фасада, каждая из которых обрамлена поверху черными каменными ликами. Гил приближается к зданию, всплывая вверх от воды на черном листе…
