Диердре собралась в духом, войдя внутрь. Девушки последовали за ней.
По залу, в котором находился только длинный, квадратный деревянный стол, открытый посредине, слонялись десятки людей ее отца. По обе стороны горел большой огонь, возле стола лежали собаки, сражающиеся за объедки. Мужчины пили и ели, очевидно, обсуждая вопросы войны. Это была группа воинов без войны, без дела, праздные, безоружные, представляющие собой лишь оболочку того, чем они когда-то были.
Ее отец сидел во главе большого квадратного стола, который служил местом для пира, для встреч и для обсуждения важных вопросов и вопросов войны – вопросов, которые они не обсуждали слишком много лет.
Когда в зал вошли Диердре и ее подруги, вскоре мужчины заметили их, и в помещении повисла тишина. Диердре никогда не думала, что увидит такое потрясенное выражение на их лицах, как в эту минуту, когда они обернулись и увидели, как она вошла. Казалось, что они увидели призрак.
Диердре направилась прямо к центру стола, к своему отцу. Он прекратил разговор с воином рядом с собой и посмотрел на дочь. Его челюсть упала от потрясения. Он поднялся во весь свой рост.
«Диердре», - слабо произнес он с потрясением в голосе. – «Что ты здесь делаешь?»
Диердре заметила, что на лице ее отца появилась тревога, и девушку утешило хотя бы то, что отцу, как ей показалось, было не безразлично. Страдания закалили ее, она больше не была прежней, и ее отец, очевидно, это осознал, даже если эти мужчины рядом с ним не смогли. На его лице читались тревога и вина, когда он оставил свое место и вышел вперед, чтобы обнять дочь.
Но, когда отец подошел к ней, Диердре протянула ладонь и остановила его.
Он удивленно посмотрел на дочь, и его лицо исказилось от боли.
«Ты не заслуживаешь объятий дочери», - холодно произнесла Диердре глубоким голосом, полным властности, которая удивила даже ее саму. – «Дочери, которую ты отдал».
Лицо отца потемнело от чувства вины, но вместе с тем на нем появилось упрямство, что иногда с ним случалось.
«У меня не было выбора», - возразил он в свою защиту. – «Я был обязан сделать это по закону».
«По чьему закону?» - спросила Диердре.
Отец нахмурился, очевидно, ему не понравился этот вопрос. Он не привык, чтобы она так ему противостояла.
«Закон, навязанный всем нам, всему Эскалону», - ответил он.
«Закон, которому ты позволил быть навязанным тебе», - возразила Диердре, не желая отступать.
Лицо отца покраснело от гнева и стыда.
«Диердре, дочь моя», - сказал он надломленным голосом. – «Почему ты вернулась? Как ты уехала? Как ты пересекла Эскалон одна? Что с тобой произошло? Я не узнаю голос этой женщины, которая говорит со мной».
Диердре смотрела на него, испытывая смесь печали и неповиновения, вспомнив, как сильно она когда-то любила этого человека и как жестоко он ее предал.
«Это верно, Отец. Ты больше меня не знаешь. Я уже не так девочка, которая оставила тебя. Не после того, как ты отдал меня как предмет собственности. Не после того, как я страдала. Сейчас я – женщина. Скажи мне, Отец, ты бы отдал одного из своих сыновей так же легко, как и меня? Или ты стал бы сражаться не на жизнь, а на смерть, если бы они пришли за ними?»
Они смотрели друг другу в глаза. Впервые в жизни Диердре больше не ощущала потребность молчать и отступать, как поступала всегда. Она впервые осознала, что обладает такой же силой, такой же свирепостью, что и ее отец. Диердре больше не боялась смотреть в его стальные карие глаза – те же глаза, что достались ей от него.
И в следующую минуту случилась самая удивительная вещь. Впервые в жизни выражение вызова на лице ее отца сменилось выражением вины, печали, и его глаза наполнились слезами.
«Мне жаль», - сказал он надломленным голосом. – «За все, что бы с тобой ни произошло. Я никогда не хотел, чтобы с тобой случилось что-то плохое».
Диердре захотелось плакать, но она не желала давать слабину. Вместо этого он повернулась лицом ко всем воинам в зале, когда начала говорить.
«Знаете ли вы о ежедневных избиениях, которым я подверглась? Знаете, как они мучили меня? Как они запирали меня в камере? Как они передавали меня от одного лорда другому? Меня оставили умирать. И теперь я жалею, что не умерла. Если бы не дорогая подруга, я бы сейчас была мертва. Она спасла меня – девушка, женщина, которая обладает гораздо большей силой и храбростью, чем каждый из вас. Больше никто не пришел за мной – ни один из вас. Каждый день я просыпалась, будучи уверенной в том, что вы придете. Я была уверена, что среди вас нет ни одного человека, который не стал бы рисковать своей жизнью, чтобы спасти девушку от страданий».
Диердре вздохнула.
«Но ни один из вас не пришел. Вы, храбрые воины, которые притворялись носителями рыцарства».
Она окинула взглядом все лица и увидела, что каждый из них пристыженно отвел взгляд или опустил глаза в пол. Им нечего было сказать.
Выражение лица ее отца исказилось от боли, когда он сделал шаг вперед.
«Кто тебя обидел?» - спросил он. – «Я отдал тебя не для того, чтобы кто-то тебя мучил, а чтобы ты благородно вышла замуж за пандезианского лорда».
Диердре бросила на своего отца взгляд ненависти.
«Благородно вышла замуж?» - закипела она. – «Ты так это называешь? Забавное слово, чтобы оправдать свою бесхарактерность».
Лицо ее отца покраснело от стыда, ему нечего было ответить, и когда Диердре окинула взглядом других мужчин в зале, они низко повесили головы, не в силах произнести ни слова.
«Пандезия поступила так не только по отношению ко мне», - объявила Диердре, ее голос был сильнее. – «Но и ко всем вам. Вам следует это знать. Вы должны знать, что вы отдали своих дочерей не замуж, а чтобы их избивали и мучили. Они мучают их даже сейчас, пока мы говорим, во всех уголках Эскалона, во имя их великого закона. А вы все сидите здесь и допускаете это. Скажите мне – когда вы все перестали быть мужчинами? Когда вы перестали сражаться за верное дело?»
Диердре окинула взглядом лица всех мужчин и увидела, что на них появляется негодование.
«Вы все, великие воины, мужчины, которых я уважала больше всех в мире, стали слабыми, трусливыми мужчинами. Скажите мне – когда вы забыли о своих клятвах? Случилось ли это в тот день, когда вы сложили свое оружие? Как вы думаете, сколько это будет продолжаться до тех пор, пока они придут не только за вашими женщинами, но и за вами тоже? Только когда у вашего горла окажется меч, для вас это что-то будет значит?»
Диердре смотрела на них, но ни один воин не смог произнести ни слова в ответ. В комнате повисла напряженная тишина, и она видела, что они задумались.
«Вы все мне отвратительны», - сказала Диердре, через ее вены проходило негодование. – «Я обвиняю не Пандезию, а вас – вас, которые это допустили. Вы не заслуживаете права называться ни воинами, ни даже мужчинами».
