Когда во входную дверь позвонили, мы как раз играли на бильярде, поэтому я прихватил Мурлыку с собой и, прежде чем отпереть, отослал его наверх. И еще, разглядев в одностороннее стекло инспектора Кремера, я заглянул в кабинет, удостоверился, что ванда на письменном столе не красуется, и поведал Вулфу, что за гость к нам нагрянул. Вулф отложил в сторону очередную книгу и недовольно рыкнул.
Позволив мне принять пальто и шляпу – это свидетельствовало о том, что он пожаловал не для того, чтобы прикончить нас двумя выстрелами и смыться, – Кремер протопал в кабинет. Повесив его пальто и положив на полку шляпу, я вошел в кабинет в ту секунду, когда Кремер, сидевший в красном кожаном кресле, отклонил предложение Вулфа угоститься пивом. Я направился к своему столу, но тут раздался громогласный рев Кремера:
– Слушай, Гудвин! Отвечай быстро и не увиливай. Что ты делал сегодня днем возле церкви Святого Томаса?
Я уселся и изогнул брови:
– А зачем начинать так поздно? Я готов отчитаться за весь день. Проснулся я в восемь утра, и вдруг меня осенило: ба, сегодня же воскресенье! И не просто воскресенье, а Пасха. Вот я и решил понаслаждаться…
– Хватит валять дурака! Отвечай!
– Пф! – брезгливо поморщился Вулф.
Я негодующе потряс головой:
– Инспектор, вы же сами знаете, что так нельзя. Даже когда вы взвинчены, а сейчас вы, несомненно, взвинчены, вы умеете держать себя в руках. Итак, в чем дело?
Проницательные серо-голубые глаза Кремера, казавшиеся меньше, чем были на самом деле, из-за его широкой круглой физиономии, уперлись в меня.
– Черт тебя побери! – процедил он. – Время меня, конечно, поджимает, но мне пора бы уже привыкнуть к твоим повадкам. Ладно. Женщина, миссис Миллард Байноу, в сопровождении мужа и еще одного мужчины по фамилии Фримм выходила из церкви в то время, когда ты стоял на тротуаре и фотографировал. Они пересекли авеню и шли по Пятьдесят четвертой улице, когда миссис Байноу вдруг упала и забилась в конвульсиях и вскоре скончалась. Тело доставили в морг. По предварительным данным, имеются признаки отравления стрихнином, а в ее животе обнаружена иголка. Нам известно, что иголка предназначена для инъекций и содержит следы стрихнина. Судя по ее размерам и форме, такой иголкой можно было выстрелить из какого-то приспособления с расстояния до двадцати футов или даже больше, в зависимости от типа приспособления и силы пружины.
Глазки Кремера метнулись на Вулфа, затем вновь вперились в меня.
– Я рассказал вам, в чем дело. Миссис Байноу упала минут через двенадцать – от десяти до пятнадцати – после того, как вышла из церкви. Когда она выходила, на нее было нацелено по меньшей мере пять фотокамер, во всяком случае, мне известно о пяти. Одна из них была в руках у Гудвина. Зачем?
Я выдержал его взгляд и ответил:
– Что ж, теперь причина вашего прихода мне ясна. Вы задали вопрос, что я делал сегодня днем возле церкви Святого Томаса. Поскольку вы имеете право знать ответ на свой вопрос, я вам скажу.
Так я и сделал, не упустив почти ничего из своих слов и действий, не считая нескольких мелочей. Так, я не стал упоминать Мурлыку, миссис Байноу и орхидеи, а также умолчал про то, что видел, как миссис Байноу упала. Закончил я тем, что рассказал о том, как прошел пешком от церкви до Мэдисон-авеню, откуда на такси вернулся домой.
– Вот и все, – сказал я, откидываясь на спинку стула. – Теперь мне понятно, почему вы пришли к нам, а не вызвали меня к себе. Естественно, вас интересует мой фотоаппарат, и я вас вполне понимаю и оправдываю. – Я развернулся, взял со стола «сентрекс» в кожаном футляре с ремешком и снова повернулся к Кремеру. – Вот он. Если хотите забрать его с собой, то попрошу расписочку.
Кремер заявил, что он, безусловно, хочет забрать его с собой, так что я подвинул к себе пишущую машинку, быстро напечатал расписку, которую Кремер и подписал. Я уже спрятал ее в ящик стола, когда Кремер заявил, что в своих показаниях, которые я подпишу, я должен упомянуть о том, что переданный ему фотоаппарат – тот самый, который я использовал на съемках во время пасхального шествия. Я пообещал, что непременно упомяну. Когда я обернулся, то увидел, что Кремер снова пожирает меня глазами.
– Насколько близко ты знаком с Джозефом Херриком? – спросил он.
– Не слишком близко. Знаю, что он вот уже несколько лет служит фоторепортером в «Газетт». Несколько раз я встречал его, вот и все.
– А знаешь ли ты тех двух мужчин с фотоаппаратами? Или женщину?
– Нет. Никого прежде и в глаза не видел. И не знаю, как их зовут.
– Был ли ты знаком с миссис Байноу?
– Нет. Ни разу ее не видел.
– Ты там был не для того, чтобы сфотографировать ее?
– Ее? Нет.
– Тогда что ты там делал?
Я развел руками:
– Фотографировал пасхальный парад. Как и десятки тысяч моих добропорядочных сограждан.
– Но отнюдь не все твои сограждане караулили возле церкви Святого Томаса. Понимаешь, Гудвин, судя по всему, отравленной иголкой выстрелили из механизма, спрятанного в одной из фотокамер, нацеленных на миссис Байноу. Ты наблюдательный. Не заметил ли ты чего-нибудь необычного в каком-нибудь фотоаппарате?
– Нет. Я еще подумаю, но уверен, что ничего необычного не заметил.
– А что-нибудь странное в поведении кого-либо из четверых с фотоаппаратами?
– Нет. Но обещаю еще подумать. Дело в том, что я и сам снимал, поэтому не слишком обращал внимание на остальных.
Кремер недовольно крякнул, затем еще некоторое время смотрел на меня, потом перевел взгляд на Вулфа.
– Все-таки я скажу, – произнес он. – Признаюсь, почему пришел к вам сам, а не вызвал Гудвина с его фотокамерой к нам, в управление. Дело в том, что к жакету миссис Байноу была приколота орхидея. Необычная орхидея, по словам мистера Байноу. Во всем мире есть только одно такое растение, и оно находится в его собственности. И вот, в то время как женщина билась в судорогах на тротуаре, из толпы выскочил какой-то тип, сорвал у нее с груди орхидею и бросился наутек. Фримм схватил его за руку, но парню удалось вывернуться. Иголку в миссис Байноу всадил, конечно, не он – женщина уже умирала, – но суть не в этом. Суть в том, что вы помешаны на орхидеях, а Гудвин околачивался поблизости. Одни лишь орхидеи или присутствие одного лишь Гудвина я готов был бы посчитать совпадением, но орхидеи в придачу к Гудвину – не могу. Вот почему я здесь. Я хочу знать, можете ли вы сообщить мне что-нибудь в связи с этим, и еще хочу задать несколько вопросов.
Вулф поджал губы.
– Возможно ли, – начал он, – что вы намекаете на то, что орхидеями овладел мистер Гудвин?
– Нет. Я прекрасно знаю, что это не он. У меня есть описание злоумышленника. Но вы сами знаете, что случается, когда либо вы, либо Гудвин оказываетесь в радиусе хотя бы мили от места убийства, а тут у нас не только Гудвин, но и орхидеи. Что вы можете сказать?
