Глава 2
Палатка, установленная на деревянной платформе высотой фута три, по размерам не уступала кабинету Вулфа. Народу в ней набилось столько, что яблоку негде упасть. Я пробрался к главному входу и вышел подышать свежим воздухом. А погодка выдалась – загляденье: яркое солнышко, легкий бриз с Атлантики. Лучше и не пожелать на Четвертое июля
[3]. Деревянный настил снаружи палатки был весь заставлен стульями. О состоянии травы сказать вам ничего не могу, потому что, куда ни кинь взгляд, весь луг был запружен несметными толпами ресторанных работников и их знакомых. Не менее двух тысяч сгрудились перед платформой, предвкушая речи, а остальные заполнили всю лужайку до видневшихся в отдалении деревьев и построек.
Сзади послышался голос Флоры:
– Они уже выходят, так что, если вам приглянулся какой-нибудь стул, хватайте. Любой, кроме шести в первом ряду. Они предназначены для выступающих.
Разумеется, я пустился было уверять ее, что мне приглянулся только один стул – тот, что рядом с ее стулом, но в эту минуту из палатки повалила толпа. Я решил предупредить Вулфа о том, что предназначавшийся для него стул способен уместить в лучшем случае половину – но зато любую – его необъятного седалища, и, дождавшись, когда исход из палатки завершится, просочился в нее. В дальнем углу перед походной кроватью, на которой лежал какой-то мужчина, стояли пятеро. А слева от меня Ниро Вулф, наклонившись над столом, разглядывал содержимое металлической коробки с откинутой крышкой. Я подошел к нему, заглянул в коробку и увидел целый набор из восьми ножей с резными рукоятками и лезвиями различной длины, от шести до двенадцати дюймов. Сталь не блестела, но выглядели ножи остро заточенными, угрожающе узкими от длительного употребления. Я спросил Вулфа, кому он собрался перерезать глотку.
– «Дюбуа», – сказал Вулф. – Настоящие «Дюбуа», старинной работы. Лучшие из лучших. Это собственность мистера Корби. Он принес их для участия в разделочном конкурсе, в котором, как и следовало ожидать, победил. Я бы с радостью позаимствовал их. – Он повернулся. – Почему они не оставят беднягу в покое?
Я тоже обернулся и разглядел в щель между столпившимися у кровати, что лежит на ней не кто иной, как Филип Холт, исполнительный директор ПРАР.
– А что с ним стряслось? – поинтересовался я.
– Съел что-то не то. Они подозревают улиток. Должно быть, не те улитки. Врач дал ему какое-то желудочное средство. Что за люди! Человек животом мается, а они…
– Пойду разгоню их, – вызвался я.
Подойдя поближе, я услышал голос Джеймса Корби:
– Не нравится мне цвет его лица. Я бы все-таки, несмотря на заверения врача, отправил его в больницу.
Пухленький и лысоватый коротышка Корби больше походил на посетителя ресторана, нежели на ресторанного работника. Возможно, именно поэтому он и занимал пост президента ПРАР.
– Я согласен, – с нажимом произнес Дик Веттер.
Я впервые увидел Веттера живьем, хотя часто, куда чаще, чем хотелось бы, лицезрел его по телевизору. Впрочем, прекрати я включать его канал, Дик Веттер не огорчился бы, поскольку двадцать миллионов американцев, в основном женского пола, свято верили, что он самый молодой и самый красивый ведущий. Флора Корби предупредила меня о том, что Веттер будет присутствовать на пикнике, и объяснила причину. Оказывается, папаша телезвезды в течение вот уже без малого тридцати лет работает помощником официанта в одном из бродвейских ресторанов и наотрез отказывается уходить.
– Очень будет жалко, – не согласился Поль Раго, правда, получилось у него «валко».
Высокий, широкоплечий, с гладкими черными, чуть тронутыми сединой волосами и все еще черными усами с заостренными кончиками, Поль Раго скорее походил на посла одной из стран, расположенных южнее мексиканской границы, чем на шеф-повара по соусам.
– Филип – главное лицо в ПРАР после президента, и ему следовало бы выступить. Может, отлежится, пока выступают остальные, – сказал он.
– Прошу простить меня, – вмешался Х. Л. Гриффин, поставщик продуктов и вин. Тщедушный и тощий, с костлявым подбородком и одним глазом, подозрительно напоминающим искусственный, Гриффин, фирма которого занимала целый этаж одного из небоскребов в центре Манхэттена, говорил с авторитетом. – Возможно, я не вправе советовать, поскольку не являюсь членом вашей славной организации, но вы оказали мне честь, пригласив на праздник, и я прекрасно знаю, насколько любят и почитают Фила Холта в вашей среде. Мне представляется, что мистер Раго прав. Люди и впрямь будут разочарованы, если не увидят Фила среди выступающих. Надеюсь, вы не сочтете меня слишком бесцеремонным.
Снаружи гулкий голос возвестил через громкоговоритель, что торжественная церемония начинается. К кровати подошел полицейский, посмотрел на лежащего Холта, но советов предлагать не стал и удалился. Вулф также протопал к кучке спорщиков, чтобы взглянуть на больного. Что касается меня, то я бы, конечно, поместил Холта в больничную палату, проследив, чтобы рядом с ним дежурила молоденькая сиделка и время от времени промокала его влажный лоб. При мне его по меньшей мере трижды начинала бить дрожь. В конце концов Холт сам разрешил все трудности, пробормотав, чтобы его оставили одного, и отвернулся к стенке. Подошедшая Флора Корби заботливо накрыла его одеялом, поблагодарив Дика Веттера, который вызвался ей помочь. Подул свежий ветерок, и кто-то сказал, что не следовало бы оставлять больного на сквозняке. Вулф велел мне опустить полог заднего входа, что я и сделал. Откидной полог никак не хотел держаться, так что мне пришлось завязать пластиковую ленту узлом. Потом все покинули палатку через главный вход, а я замыкал шествие. Корби, проходя мимо стола, приостановился, чтобы закрыть коробку с ножами, настоящими «Дюбуа» старинной работы.
Речи продолжались ровно один час и восемь минут, причем все десять тысяч ресторанных работников и гостей выдержали их стоя, как настоящие леди и джентльмены. Вы, по всей вероятности, рассчитываете, что я воспроизведу речи дословно, но я не только не стенографировал, но и не слушал достаточно внимательно, чтобы запечатлеть их в памяти. Сидя в заднем ряду, я мог видеть бо́льшую часть собравшихся, а на них, скажу я вам, стоило посмотреть.
Первым выступал незнакомый мне субъект, должно быть, тот самый, который сгонял всех к платформе, пока мы были в палатке. Проквакав что-то невразумительное, он предоставил слово Джеймсу Корби. Пока Корби ораторствовал, Поль Раго встал со стула, прошагал по проходу между рядами и вошел в палатку. Поскольку он ратовал за то, чтобы Филип Холт произнес речь, то, как мне думалось, цель его посещения состояла в том, чтобы извлечь исполнительного директора из палатки – живого или мертвого. Но я ошибся. Минуту спустя Раго вернулся, и как раз вовремя. Не успел он занять свое место, как Корби закончил говорить, и слово предоставили самому Раго.
Лица ресторанных работников после речи Корби оставались серьезными, но стоило Раго произнести несколько фраз со своим забавным акцентом, как кругом заулыбались. Когда Корби встал и зашагал по проходу, я заподозрил было, что он хочет отомстить Раго за то, что тот демонстративно покидал аудиторию во время его выступления, но Корби оставался в палатке еще меньше, чем Раго. Вернувшись, он сел и принялся с самым внимательным видом слушать, как Раго издевается над родным языком.
