Грум остановил его:
– Думаю, этого достаточно. Вы не вернулись в комнату тридцать восемь, где ждал вас Донахью.
– Нет. Я предупреждал его, что мне потребуется час или более, а скорее, и все два. Когда к одиннадцати часам не поступило никаких сообщений – их вообще до сих пор не поступило, – я решил свести Вулфа и Донахью лицом к лицу и посмотреть, что будет. Я пошел в комнату, где мы проводим собеседования, и послал за Вулфом и Гудвином. – Хайат поднес к глазам руку с часами. – Я опаздываю на встречу, назначенную на ланч.
– Да, понимаю. – Грум посмотрел на Вулфа. – Вы хотите о чем-либо спросить мистера Хайата?
Вулф сидел, скрестив ноги. Он всегда так сидел, когда стул был слишком мал для него и не имел подлокотников. Он расплел ноги и положил ладони на колени.
– Всего один вопрос, максимум два. Вы наверняка помните, мистер Хайат, свои слова о том, что вы верите моему рассказу. Почему вы сказали так?
– Потому что я действительно вам верю.
– На тот момент вы уже поговорили с этим Донахью.
– Да, но ему не поверил. О вашей карьере и авторитете я много слышал, тогда как того человека не знал вовсе. Исходя из простого принципа достоверности, я предпочел вас, по крайней мере предварительно.
– Вы по-прежнему верите моим словам?
– Ну… – Взгляд Хайата перепрыгнул на Грума и вернулся к Вулфу. – При существующих обстоятельствах, боюсь, мое личное мнение не имеет значения и ничем не обосновано.
– Допустим. Еще кое-что, если позволите. Этот Донахью заявил, что заказал прослушивание нескольких телефонных линий. Не одной, а нескольких. Упоминал ли он еще имена, кроме моего?
– Да, он назвал еще ряд фамилий, но на протяжении всего разговора концентрировал свое внимание на вас.
– Что это были за фамилии?
– Минуточку, – встрял Грум. – Так дело не пойдет. Мы не будем вас больше задерживать, мистер Хайат.
– Я желаю знать, – настаивал Вулф, – упоминал ли тот человек кого-нибудь из сыщиков, которые были вызваны сегодня на собеседование.
С его желанием не стали считаться. Хайат посмотрел на Грума, Грум мотнул головой, и Хайат ушел. Вулф снова скрестил ноги и заодно сложил на животе руки, но должного впечатления ему не удавалось произвести. Человек не может выглядеть внушительно, сидя на стуле, с которого свисают валики его не уместившейся на сиденье плоти. Когда дверь за помощником секретаря штата закрылась, Грум произнес:
– Я хотел, чтобы вы услышали это из уст самого мистера Хайата. Чтобы не возникало лишних вопросов. Вам так и не захотелось изменить ваши показания? Или добавить к ним что-то? Конечно, Донахью мертв, но у нас есть его следы и мы знаем, где копать. Вы сами знаете, как это делается.
– О да, знаю, – хмыкнул Вулф. – Я люблю поговорить, мистер Грум, но только когда в разговоре есть смысл. Что до изменений в моих показаниях, то я мог бы подправить стиль или пунктуацию, однако по существу ничего менять в них не считаю нужным. А что касается добавлений, то несколько примечаний сделать можно. Например, о том, что тот человек солгал, когда сказал мистеру Хайату, будто представился мне как Донахью и будто я знал, что прослушивание противозаконно. Впрочем, это и так очевидно из моего отчета. Однако у меня есть одна просьба. Теперь мне известно имя этого человека, по крайней мере то имя, которое он назвал мистеру Хайату, а также название отеля, где он останавливался. Здесь от меня вам не будет никакой пользы, так как мне нечего вам сказать по поводу убийства. Но если бы вы позволили мне вернуться в Нью-Йорк, то я немедленно направил бы все свои таланты и ресурсы на то, чтобы выяснить, кто этот человек, чем он занимался, с кем был связан…
Он замолчал, потому что Грум отвернулся от него. А отвернулся Грум, потому что дверь открылась и в комнату вошел человек – сотрудник Грума в полицейской форме. Коп подошел к Груму со словами:
– Это вам, капитан, – и вручил ему сложенный листок.
Грум развернул бумагу, не спеша ознакомился с ее содержимым, велел копу далеко не уходить, еще раз перечитал документ и наконец направил взгляд на нас с Вулфом.
– Это ордер, – сообщил он. – Ордер на ваш арест в качестве важных свидетелей в деле об убийстве. Настоящим я привожу его в действие. Хотите ознакомиться?
Я повернулся к Вулфу. Торжественно заявляю, что в течение целых десяти секунд он ни разу не моргнул. Потом он открыл рот, но сказал всего одно короткое слово:
– Нет.
– Я хочу, – сказал я и протянул руку.
Грум передал мне ордер. Там все было без нарушений, и даже наши имена написаны правильно. Подпись судьи читалась примерно как «Бимньомр».
– Похоже, настоящий, – доложил я Вулфу.
Он не сводил взгляда с Грума.
– Даже не знаю, как это назвать, – ледяным тоном произнес он. – Самодурство? Наглость? Тупость?
– Вы не в Нью-Йорке, Вулф. – Грум старался не показать, какое удовольствие доставляла ему ситуация. – Это город Олбани. Я еще раз спрашиваю вас: вы хотите что-нибудь добавить или изменить в ваших показаниях?
– Вы на самом деле собираетесь привести этот ордер в исполнение?
– Я уже это сделал. Вы арестованы.
Вулф повернулся ко мне:
– Какой номер у мистера Паркера?
– Иствуд шесть, два-шесть-ноль-пять.
Вулф встал, обошел вокруг стола к стулу, который недавно освободил Хайат, сел и взялся за телефон. Грум подскочил вслед за ним, сделал шаг, замер и остался стоять на месте, сунув руки в карманы. Вулф произнес в трубку:
– Звонок в Нью-Йорк, пожалуйста. Иствуд шесть, два-шесть-ноль-пять.
Глава 4
Четыре часа спустя, то есть в шесть часов вечера, нас все еще не отпустили. Конечно, я уже бывал за решеткой, но вместе с Вулфом – никогда. Насколько мне известно, для него это был первый опыт подобного рода.
На самом деле никаких решеток не было, по крайней мере видимых. Мы находились в камере предварительного заключения, и она оказалась не так уж плоха, если не считать засаленных стульев и запаха – воняло там, как в больнице посреди болот Джерси. В ней даже имелась отдельная уборная в угловом закутке. При нас неотлучно находился полицейский. Очевидно, его целью было не дать нам избежать электрического стула, покончив с собой прямо в этой камере. Когда я сказал ему, что мы готовы заплатить за вечернюю газету доллар, он открыл дверь, высунул голову в коридор и крикнул кому-то, что нужна газета, но пост свой не покинул. Никакого риска.
Вскоре после водворения нас под стражу нам было предложено заказать еду. Я попросил два сэндвича с солониной и тостами из белого хлеба и кварту молока. Вулф отказался от предложения, а ведь он с десяти утра не имел во рту ни крошки, только выпил кофе. Даже не знаю, решил ли он объявить голодовку или просто был слишком взбешен, чтобы есть. Когда принесли мои сэндвичи с солониной, то они оказались ржаным хлебом с ветчиной, причем ветчина была так себе. Молоко меня устроило.
