Не успел измотанный Барнард вернуться домой, как в СМИ поднялся переполох. Это была самая громкая новость со времен убийства президента Кеннеди: в считаные часы журналисты со всего мира нагрянули в Кейптаун. Операция должна была храниться в секрете, и до сих пор непонятно, как пресса про нее узнала: Мариус (и многие другие) высказывали подозрение, что им дал наводку сам Кристиан, однако хирург всегда категорически это отрицал. В мгновение ока Луис Вашкански стал самым известным в мире пациентом, состояние которого непрерывно обсуждалось в новостях. Поначалу новости обнадеживали: уже через несколько дней он сидел в кровати и разговаривал со своими медсестрами, а симптомы сердечной недостаточности в это время начали проходить. Функции его остальных органов постепенно улучшались, что указывало на кардинальное улучшение их кровоснабжения. Когда состояние пациента стало стабильно хорошим, Барнард разрешил ему давать интервью. Всеобщий интерес к его состоянию был совершенно естественным, однако руководство больницы предоставило немыслимый по сегодняшним меркам чуть ли не свободный доступ к пациенту: к Вашкански приходили члены правительства, фотографы, журналисты из газет и представители всех крупных телерадиокомпаний. Он охотно принимал всех гостей, однако возмутился, когда журналист с BBC спросил, что он, будучи евреем, чувствует, когда знает, что ему пересадили сердце гоя.
Пятнадцатого декабря, через двенадцать дней после операции, Вашкански разрешили вставать с кровати, но позже в тот вечер появился первый признак того, что все было не так хорошо, как казалось. Он начал испытывать трудности с дыханием, и рентгеновский снимок обнаружил в легких затемнение. Ему диагностировали пневмонию, и, так как анализы не выявили признаков какой-либо инфекции, Барнард заключил, что дело в отторжении донорского органа, — это была его роковая ошибка. На самом деле у Вашкански действительно была инфекция, которая распространилась в легкие из раны на ноге. Он нуждался в антибиотиках, а вместо них ему увеличили дозировку препаратов для борьбы с отторжением, еще больше ослабив его иммунную систему в тот момент, когда она была особенно нужна для борьбы с бактериями. Барнарда можно простить за эту оплошность: с тех прошло уже 50 лет, но хирурги-трансплантологи до сих пор ошибаются из-за схожести симптомов отторжения и инфекции, и это остается одной из основных проблем.
Когда врачи поняли истинную причину пневмонии Вашкански, было уже слишком поздно. Они бросили все мыслимые и немыслимые лекарства на борьбу с инфекцией, однако его состояние продолжало ухудшаться. Двадцать первого декабря, через восемнадцать дней после пересадки, Вашкански умер. Тысячи людей, не знавшие и не видевшие этого исключительного пациента — не говоря уже о том, чтобы встречаться с ним лично, — выразили соболезнования его родным.
Барнард был раздавлен. Он присутствовал на вскрытии, но из-за нахлынувших эмоций был вынужден покинуть морг. Хотя по факту все закончилось неудачей, вскрытие все же показало, что операция прошла более чем успешно. Причиной смерти была именно пневмония, и хотя признаки отторжения тоже обнаружили, они были лишь незначительными и никак не повлияли на ход событий. Если бы не инфекция, Вашкански, судя по всему, мог бы прожить намного дольше.
СМИ всячески превозносили и хвалили Барнарда за его операцию, а вот у других хирургов она вызывала недоумение. Адриан Кантровиц в Нью-Йорке узнал о ней от своей дочери, которая услышала новости по радио. Он был потрясен: успеху Лоуэра или Шамвэя он бы не удивился, однако услышать имя Барнарда он явно не ожидал. В его больнице был ребенок, ожидавший трансплантации, и Кантровиц стал переживать, что общественность может подумать, будто он решил поспешить, чтобы урвать кусочек славы, если тоже сделает подобную операцию. Но четвертого декабря в Медицинский центр Маймонида доставили идеального донора — ребенка с анэнцефалией, — и Кантровиц решил не отказываться от своих планов. Через два дня он провел операцию, но крошечный пациент — мальчик двух недель от роду — прожил всего несколько часов, а потом пересаженный орган отказал. В начале января второй пациент, на этот раз взрослый, умер через несколько часов после операции. Хотя Кантровиц и повторил достижение Барнарда, он стал первым из многих, кто понял, насколько тяжело добиться окончательного успеха.
Уже через несколько дней Норман Шамвэй тоже вступил в клуб трансплантологов. У его первого пациента, мужчины 54 лет, дела сложились несколько лучше, чем у пациентов Кантровица. Примечательно, что операция была проведена менее чем через сутки после доставки в больницу пациента с терминальной сердечной недостаточностью. Донорское сердце принадлежало женщине 43 лет, которая перенесла обширный инсульт. Проведенная шестого января операция прошла как по нотам, но, увы, уже через несколько часов начались осложнения, справиться с которыми так и не удалось. После двух недель борьбы с инфекциями и желудочно-кишечным кровотечением пациент умер.
В начале февраля Барнард прилетел в Лондон, чтобы участвовать в телевизионных дебатах в рамках специального выпуска «Барнард встречается со своими критиками» научно-популярной передачи «Мир завтрашнего дня». Это было грандиозное событие. Среди аудитории скромной студии было много выдающихся британских хирургов и врачей, а также несколько откровенных противников пересадки сердца. Тон дискуссии с самого начала был явно недружелюбным: после первой операции Барнарда трансплантация была проведена еще пяти пациентам, из которых к тому времени в живых оставался только один, и общественность уже начала менять свое мнение относительно чудодейственности операций по пересадке сердца. Особенно резкая критика исходила от хирурга-трансплантолога Роя Кална (позже сэр Рой), считавшегося в свои 37 лет ведущим британским экспертом в данной области. Открыв первый эффективный иммунодепрессант под названием «азатиоприн», он уже активно занимался пересадкой почек и в тот год стал первым европейцем, пересадившим печень. Решение о проведении операции он поддержал, однако осудил сопровождавшую его «тошнотворную» рекламу, а также высказался против решения опубликовать фотографии пациента и донора. Еще более враждебным настрой был у писателя и тележурналиста Малькольма Маггериджа, убежденного католика, чьи комментарии явно были основаны на религиозных постулатах. Назвав трансплантацию органов «глубоко противным» занятием, он предложил задуматься о том, «как разгневает Небеса идея о том, что наши тела — лишь набор запчастей».
И все же недовольные были в меньшинстве. Другой кардиохирург, Дональд Лонгмор, отверг несколько «раздутый» аргумент про этическую сторону вопроса и подчеркнул захватывающие возможности такой операции. Он представил одного из своих пациентов — Билли Брэдли, бывшего молочника. Тот появился на сцене в инвалидной коляске, и шум в зале разом затих, когда он начал негромко рассказывать, что уже пять лет ждет возможности получить новое сердце. «Я соглашусь хоть завтра, если мне представится такой случай», — сказал он. «Я могу стать новым человеком, я могу жить нормальной жизнью вместо вот этого». Итак, довольно нервные дебаты закончились порцией отрезвляющей реальности.
1968-й обещал стать самым громким годом в истории кардиохирургии. Все вдруг кинулись проводить операции по пересадке сердца. Как заметил Адриан Кантровиц в специальном выпуске «Американского кардиологического журнала»: «Крайне необычно, что новая хирургическая процедура, экспериментальная по своей природе, была так быстро принята в клиническую практику столь многими разными центрами по всему миру». К концу октября было проведено в общей сложности более шестидесяти операций в Индии, Венесуэле и Чехословакии, а также в ведущих медицинских центрах Америки и Европы. Многие из них вообще не следовало бы проводить, так как за них брались хирурги с минимальными знаниями о процедуре, работавшие в больницах, где не знали почти ничего про сложную проблему отторжения. Как заметил выдающийся американский хирург Лайман Брюэр, эта операция стала статусной, и ее стремился сделать всякий, кто хотел добиться известности.
