Одним из самых продуктивных среди первых трансплантологов был Дентон Кули, открыто признавший свое сожаление по поводу того, что не стал первым. Узнав про операцию Барнарда, он отправил ему поздравительную телеграмму, в которой, между прочим, заметил, что и он вскоре будет докладывать о своих первых ста операциях. Первую, однако, он сделал лишь в мае — его пациентом был 47-летний бухгалтер. Дела шли довольно неплохо, пока полгода спустя не начался процесс отторжения. Повторная пересадка также не увенчалась успехом, и пациент вскоре умер. У Кули — который гордился своей скоростью и точностью — уходило всего три часа на операцию, Барнарду на это понадобилось восемь. Он был опьянен последовавшим общественным признанием и признавался одному из коллег, что смаковал тот факт, что публика воспринимает его «суперхирургом». «В один миг, — сказал он, — хирург становится некоего рода божеством!» К концу года Кули провел восемнадцать операций, в том числе пересадку сердца двухмесячной девочке. В живых, однако, оставались лишь шестеро из его пациентов, и проживший дольше всех умер через год с небольшим после пересадки.
Если эти результаты были не особо впечатляющими, то общая картина обнадеживала еще меньше: в ходе проведенного в 1968 году исследования было выяснено, что менее половины из шестидесяти пяти пациентов, кому за предшествовавший год пересадили сердце, были все еще живы. Первые результаты оказались настолько плачевными, что от идеи пересадки человеческого сердца могли вскоре и вовсе отказаться, если бы не призрачный луч надежды — второй пациент Кристиана Барнарда, бывший стоматолог по имени Филип Блайберг, прожил с пересаженным сердцем более девятнадцати месяцев. После длительной и тяжелой реабилитации он стал первым пациентом, который смог покинуть пределы больницы, перед этим получив невиданную возможность — он смог подержать в руках свое собственное мертвое сердце. Этому эпизоду был посвящен заголовок его книги «Рассматривая собственное сердце», в которой он рассказал, каким удивлением для него стало получение мировой известности. Каждый день его квартиру наводняли букеты цветов, а он получал бесконечные предложения выступить с речью и появиться на телевидении. Мировая общественность постепенно стала узнавать, что большинство пациентов после трансплантации жили в больнице, всего несколько, довольно несчастных, недель. Но фотографии этого жизнерадостного мужчины из Южной Африки — то в спортивном пиджаке регбийного клуба, то плавающим в море — давали надежду, что в один прекрасный день операции по пересадке сердца все же оправдают завышенные ожидания общественности.
Наряду с появившимися сомнениями по поводу пользы от операции выражалось и растущее все больше беспокойство насчет этической стороны дела. Особенно остро стоял вопрос по поводу статуса донора. Сердце было пригодно для пересадки только в случае, если изымалось из тела донора вскоре после того, как переставало биться. Хирурги сразу же поняли, что идеальным донором был бы молодой человек, перенесший некую смертельную травму мозга. В молодом организме внутренние органы с большей вероятностью оказались бы здоровыми, а травма мозга, как правило, исключала повреждение сердца. Было еще одно преимущество, которое, однако, порождало целую вереницу этических проблем. Современные медицинские технологии (искусственная вентиляция легких, например) позволяли какое-то время поддерживать сердцебиение даже при самых сильных повреждениях мозга. Таким образом, потенциального донора можно было бы оставить подключенным к аппаратам жизнеобеспечения, пока хирурги не будут готовы к проведению пересадки. Но тогда как быть? Можно ли считать такого пациента мертвым? Или он все же живой? К 1960-м годам для многих хирургов отсутствие мозговой активности было достаточно убедительным признаком наступления смерти, однако среди общественности было широко распространено мнение, будто человек, у которого все еще бьется сердце, жив. Даже в случае констатации смерти мозга пациента было не совсем понятно, как лучше поступать с точки зрения морали: доставать из тела все еще бьющееся сердце или же предварительно выключать аппарат искусственной вентиляции легких, чтобы оно сначала остановилось?
Хуже того, закон не поспевал за последними достижениями медицины. В 1963 году на парня из Ньюкасла было совершено нападение, он получил смертельную травму головы. Когда он перестал дышать, его подключили к аппарату искусственной вентиляции легких, и его жена, которой сказали, что состояние безнадежное, дала врачам разрешение отключить приборы жизнеобеспечения и взять у ее мужа почку для пересадки. Человека, напавшего на юношу, арестовали, однако осудить его за убийство не получилось: суд постановил, что жертва умерла от рук врачей, которые отключили аппарат искусственной вентиляции легких, и обвиняемый получил срок лишь за нанесение тяжких телесных повреждений.
С похожей проблемой в мае 1968 года столкнулся и Дональд Росс после того, как провел операцию по пересадке сердца — первую в Британии и десятую по счету в мире. Пресса проявила к этому событию огромнейший интерес, и на передовице многих газет появились фотографии Росса и его коллег, сияющих от радости, стоя на пороге Национального кардиологического центра Великобритании. Вместе с тем освещалось произошедшее не совсем однозначно. Так, «Таймс» напечатал написанную медицинским корреспондентом статью скептического характера — «Пересадка сердца в Британии, возможно, произошла слишком рано». В «Гардиан» процитировали кардиолога-консультанта (консультант — старшая врачебная должность в больничной иерархии в Великобритании. — Прим. ред.) Дональда Скотта, который осудил проведенную операцию, назвав ее «почти равносильной каннибализму».
Эта шумиха, однако, судя по всему, не особо заботила пациента — 45-летнего Фредерика Уэста, который радушно признался, что его не интересуют конкретные детали операции. Поначалу он прекрасно шел на поправку и через три дня после трансплантации пил со своей женой шерри, однако 18 июня он умер от тромба в легких — осложнения, связанного с примененной во время операции методикой пришивания нового сердца, использования которой можно было бы избежать.
Через несколько недель после операции последовали требования призвать Росса и его коллег к уголовной ответственности. Донором сердца был Патрик Райан, рабочий, смертельно раненный упавшей на него бетонной плитой. Его сердце остановилось еще в «Скорой», однако было запущено снова, и его держали подключенным к аппарату искусственной вентиляции легких до тех пор, пока хирурги не были готовы забрать по факту все еще живой орган. Некоторые посчитали, что врачи убили его, чтобы использовать его органы, и дальнейшее судебное разбирательство получило широкую огласку в СМИ. Присяжные выслушали все доводы и, казалось, действительно готовы были признать врачей виновными в убийстве. Один из коллег Росса, хирург Дональд Лонгмор, во время заседания суда достал из своего портфеля череп Райана и продемонстрировал, что в результате травмы умерший лишился всей верхней половины мозга. Коронер согласился с заключением медиков, что Райан умер еще в «Скорой», и присяжные все-таки сошлись во мнении, что смерть наступила в результате несчастного случая. Росса с коллегами оставили в покое, однако споры не утихали. Несколько месяцев спустя Росс разослал в некоторые больницы циркулярное письмо с просьбой уведомить его, если к ним доставят подходящего донора. Заведующий интенсивной терапией в больнице Святого Фомы пришел в ярость, публично осудив «банду стервятников», желающих разорвать его пациентов на органы. Похожее отношение было и у карикатуриста Джеральда Скарфа, изобразившего Кристиана Барнарда стервятником, клюющим сердце живого пациента.
