У Барнарда тоже все складывалось не очень удачно. Первую ксенотрансплантацию он провел в октябре 1977 года, когда молодую девушку, которой делали рядовую операцию на сердце, не удалось отключить от аппарата искусственного кровообращения — сердце отказывалось снова браться за работу. Он решил трансплантировать сердце павиана параллельно ее собственному — это была лишь временная мера с целью выиграть несколько дней, пока не будет найден человеческий донор. Это решение привело к яростному спору Барнарда с его братом Мариусом, который отказался принимать в операции какое-либо участие. Барнард успешно перезапустил оба сердца, но пациентка все равно умерла несколько часов спустя. Вскоре была проведена и вторая операция с использованием сердца шимпанзе — на этот раз пациент продержался четыре дня.
Последняя — и вызвавшая больше всего споров — попытка ксенотрансплантации сердца была предпринята семь лет спустя, когда Леонард Бэйли, хирург из Калифорнии, пересадил сердце павиана двухнедельному младенцу. Последние шесть лет Бэйли тщательно исследовал возможности ксенотрансплантации, и его подопытные козы до пяти месяцев жили с пересаженными овечьими сердцами. Он полагал, что об иммунологических проблемах было известно достаточно, чтобы хирурги-трансплантологи могли рискнуть преодолеть межвидовой барьер. В октябре 1984 года один педиатр сообщил ему, что у него, возможно, есть подходящий кандидат на проведение такой операции. Стефани Фэй Боклэр было меньше недели, она родилась с синдромом гипоплазии левых отделов сердца — врожденной патологией, которая в то время практически неизбежно приводила к смерти ребенка. Бэйли встретился с ее родителями и объяснил им, что хотя и существует операция, которая может повысить ее шансы, до сих пор она давала настолько плохие результаты, что самой большой надеждой для их дочери была бы именно пересадка. Они дали свое согласие, и у девочки взяли кровь, чтобы проверить на совместимость с донорским органом. К удивлению медиков, оказалось, что ткани павиана вызывают менее агрессивную реакцию иммунной системы девочки, чем образцы, взятые у собственных родителей. Тогда было принято решение проводить ксенотрансплантацию.
Состоявшаяся 26 октября операция была пугающе сложной с технической точки зрения. Донорское сердце было размером с грецкий орех, и чтобы герметично пришить его крохотные сосуды, требовалось высочайшее мастерство. Когда Бэйли пропустил через новый орган разряд и сердце снова забилось, вся хирургическая бригада, почувствовав облегчение, принялась обниматься. Следующие несколько недель в газетах печатались ежедневные отчеты о состоянии «беби Фэй». Поначалу все складывалось хорошо, и через неделю мать могла кормить ее и держать на руках. С помощью лекарств удалось остановить начавшееся было отторжение, однако 9 ноября появились признаки, указывающие на то, что новое сердце начинает отказывать. Несмотря на все старания врачей, ее состояние постепенно ухудшалось, и шесть дней спустя она умерла, прожив с обезьяньим сердцем в общей сложности три недели.
Общественность была опечалена смертью «беби Фэй», и врачи, лечившие ее, подвергались все большей критике. Оппозиция начала формироваться, еще когда девочка была в палате интенсивной терапии, — небольшая группа защитников прав животных устроила пикет перед входом в больницу, размахивая транспарантами со ставшей легендарной фразой «Дьявольские мясники — не ученые». Злоба стала нарастать, когда стало ясно, что Бэйли даже не пытался найти человеческое сердце — на самом деле один такой донор появился прямо в день операции. Многие хирурги утверждали, что ксенотрансплантация была обречена на неудачу: хотя ДНК у людей и павианов во многом схожи, вероятность острого отторжения тканей, взятых у другого биологического вида, была гораздо больше. В своем отчете о проведенной операции Бэйли постарался защитить себя от обвинения в принятии неправильного клинического решения. Он заметил, что иммунная система новорожденного ребенка находится в недоразвитом состоянии, а значит, вероятность того, что ксенотрансплантат приживется, выше, а также указал на то, что в результате вскрытия признаков отторжения тканей обнаружено не было. Он предположил, что смерть была вызвана тем, что у донора была другая группа крови. Мало кто согласился с этим мнением, а один из экспертов публично обвинил Бэйли в том, что он «выдает желаемое за действительное».
Операция маленькой «беби Фэй» положила конец первой эпохе ксенотрансплантации. Врачи признали, что им пока не удалось преодолеть иммунологический барьер между людьми и другими видами — более того, традиционная трансплантация теперь стала казаться гораздо более надежным вариантом. За несколько месяцев до появления на свет «беби Фэй» хирург из Нью-Йорка по имени Эрик Роуз провел первую успешную операцию по пересадке сердца ребенку. Его пациентом стал четырехлетний Джеймс Ловетт, который, несмотря на понадобившуюся впоследствии повторную трансплантацию, прожил до двадцати с лишним лет. Ситуация со взрослыми была еще более оптимистичной: все больше и больше пациентов проживали как минимум год после пересадки. Первые месяцы после трансплантации всегда были самым опасным периодом, но такой результат давал надежду, что людей с пересаженным сердцем вскоре ждет гораздо более долгая жизнь — все невозможное станет реальностью, а может, и вовсе обычным делом.
Что же изменилось? Многие хирурги-трансплантологи сказали бы, что решающим прорывом стало открытие в начале 1980-х нового мощного препарата циклоспорина, который кардинально снижал вероятность отторжения донорских тканей. Вместе с тем дело было не только в отторжении. Уже в 1973 году Норман Шамвэй смог сообщить, что более трети его пациентов жили с пересаженным сердцем не менее двух лет. Этот успех во многом был возможен благодаря совершенствованию методов диагностики случаев отторжения, а также подбору эффективной лекарственной терапии для борьбы с ними. Самый большой вклад внес молодой хирург из Северной Ирландии Филип Кэйвс, который присоединился к команде Шамвэя в качестве научного сотрудника в 1971 году. Шамвэй поначалу был озадачен поведением своего нового сотрудника, который избегал посещения операционной, часами напролет пропадая в библиотеке. Когда Кэйвс несколько недель спустя наконец появился, стало ясно, что это время было потрачено не зря: он показал Шамвэю одну малоизвестную работу японского хирурга Суджи Конно, который разработал метод взятия образцов ткани из бьющегося сердца. Кэйвс знал, что симптомы отторжения проявляются через какое-то время после того, как лейкоциты пациента начинают атаковать донорский орган. Он предположил, что если изучать образцы сердечной мышцы под микроскопом, то можно обнаружить этот процесс до того, как пациенту станет плохо. С помощью технического специалиста он разработал инструмент под названием «биоптом». Он представлял собой крошечные щипцы, прикрепленные к длинной струне от пианино, которая через вену на шее вводилась в сердце. Затем от стенки сердца отщипывался небольшой кусочек ткани для дальнейшего анализа под микроскопом. Этот процесс, названный эндомиокардиальной биопсией, был значительно лучше существующих методов диагностики отторжения. Пациентам после пересадки теперь регулярно проводили биопсию и в случае необходимости давали препараты, дозировка которых подбиралась в точном соответствии со степенью отторжения. Распознавание случаев отторжения на ранних стадиях позволяло лечить его, не подвергая пациента повторной госпитализации. Показатели выживаемости взмыли вверх, и количество пациентов, живущих после операции пять и более лет, удвоилось, дойдя до сорока процентов.
