– Это не выглядит, как злой умысел. Это он и есть, – холодно выдал Зернов. – Чей-то кровавый план по устранению чемпионки с пьедестала почета. Где вы были в момент наезда на Агату?
Алена сидела, прижавшись к боку своего партнера, и словно срослась с ним в единое целое. Она молчала, хмуря красивые татуажные брови.
«Какие у них отношения? Любовники? – размышлял Зернов. – Красивая пара, конечно».
У Зернова начала складываться узорность впечатления, что Алена что-то пытается утаить, а Герман всеми силами старается ей в этом помочь.
Но ему также думалось, что если уж парочка и причастна к убийству чемпионки, то вероятнее всего, в полном комплекте, то есть в количестве двух человек, оба сразу, а не кто-то один. Хотя могли быть и варианты, конечно. Первое, что приходит на ум, не всегда правильно. Это он знал по своему опыту.
– Мы в то время, когда все случилось, ходили в кинотеатр. Вдвоем, – среагировал Герман, проведя ладонью по узкому овалу лица. Он даже не спросил ни время, ни день, на который требовалось их алиби. Но об этом было общеизвестно из новостей, поэтому вопроса о его неуместной осведомленности Зернов не задал.
Так, отлично. Дали друг другу алиби. Разве это можно считать за алиби?
– Кто-то еще может подтвердить ваше алиби? – задал следующий вопрос Василий Андреевич.
– У нас остался билет на сеанс, – просипела Алена.
Как все замечательно продумано.
– Милые мои, – сказал он с натяжкой, будто пробуя слова на вкус. – А вы не подумали о том, что в кинотеатре установлены видеокамеры и у нас есть превосходная возможность проверить достоверность ваших слов?
А как иначе? Сейчас не девятнадцатый век, и дедукция уже часто и не нужна.
– Но тем лучше для нас, – по плотно сжатым губам Германа промелькнула странная растерянная улыбка. – Это нам на руку. Видеокамеры и подтвердят наше алиби лучше любых других свидетелей.
Как уверен в себе. Самонадеян. Чувствует за собой правоту? Вполне вероятно. Но улыбка совсем не понятна его тогда растерянная.
– Замечательно. Думаю, мы еще встретимся, – многозначительно хмыкнув, парировал Зернов.
Когда пара покинула помещение, Зернов обратился к Стелле Аркадьевне:
– Вы мне поведаете, какая была Агата?
Ему показалось, что в ее глаза закралась слезинка, но она взмахом головы тут же отмела всю неуместную, по ее мнению, сентиментальность. Волевая жесткая женщина, кремень. Профессионализм не позволял ей проявлять сердечные порывы.
– Агата была очень сильной натурой. Прирожденный боец. Победитель. В большом спорте нет места слабохарактерным, награды зарабатывают лишь настоящие трудяги, которые каждую свободную минуту проводят на тренировках и подготовках.
Зернов стоял, скрестив руки на груди, и молча слушал незаурядную в своей воли женщину.
– Она была как раз такая. Редкое сочетание таланта и трудолюбия. Именно такие и становятся чемпионами. В каждом прокате она умудрялась показывать максимум артистизма и танцевального таланта. Под ее наточенными коньками буквально таил лед, так же, как и сердца поклонников и болельщиков на трибунах.
– А какие отношения у них были с Денисом? – проявил не просто любопытство Зернов.
– Они показывали на ледовом покрытии настоящую страсть двух влюбленных. Но они не были парой влюбленных. Вернее будет сказать, что тут Агата была противницей развития их личных отношений.
– Вот как? – Зернов нахмурил густые брови.
–Да. У нее была огромная любовь с Буровым. Знакомы уже с ним, наверное?
Зернов кивнул.
– Денис очень переживал по этому поводу. Я думаю, он по-настоящему любил Агату. И как ее можно было не любить?
– А зачем Вы постоянно предупреждали ее о возможной замене на других фигуристов? Создавая тем самым нездоровую конкуренцию среди пар?
– Я? Не было никогда такого! – гневно повела дама плечом.
Зернов удивленно изогнул бровь:
– У меня другая информация.
– Кто Вам ее сообщил? – ее голос возмущенно завибрировал.
– Есть у меня информаторы, – холодно выдал он. – И Вы понимаете, конечно, что я Вам имен не назову.
– Агата для меня всегда была самой лучшей, – взяла она себя в руки. – Она забирала с собой всех зрителей, все жюри. Все смотрели только на нее, когда она была на льду, проживали танец вместе с ней. Как я могла ее заменить? Я же не враг себе? Она – абсолютный чемпион. Была. И по характеру, и по таланту, и по упертой воле к победе.
Что за мозаика? Кто из них врет?
Буров, который сказал Зернову о том, что Стелла хотела заменить Агату. Или Стелла сейчас врет, изображая праведный гнев, преследуя свои, вполне понятные цели?
Конечно, Стелла струхнула, ведь капля малейшего подозрения, прокравшаяся на полосы СМИ, может навсегда испортить ей репутацию. Сейчас, когда Агаты не стало, негативный окрас отношений между тренером и фигуристкой, может отрицательно сказаться на ее карьере.
«Серпентарий», – подумал Зернов, покидая каток.
Глава 20.
Кира
Я возвращаюсь к себе в общагу и натыкаюсь в дверях в свой блок на габаритную Кукушкину. Она стоит в проходе двери, не давая мне возможности прошмыгнуть мимо.
Что за…
– Ты чего тут вросла? – зло спрашиваю, вглядываясь в ее лицо как можно более недоброжелательным взглядом.
– Не надейся, рыжая, не прошмыгнешь. Я тут специально для тебя стою. Дожидаюсь. В окно тебя весь вечер высматриваю.
Я таращу на нее глаза. Встаю, как в том анекдоте, подбоченившись, и строго спрашиваю:
– У тебя что, Кукушкина, чердак снесло?
– Еще раз увижу, что ты около Карима отираешься… – Зло шипит она мне прямо в лицо.
Ах, вот оно в чем дело.
От воспоминания у меня пересыхает в горле. Тут и вспоминать –то не надо ничего: его налитые желанием страшные глаза сегодня весь день стояли передо мной. И всю прошлую ночь, не давая мне спать.
Безудержный дурной страх поднимается во мне опять от воспоминания о том, как вчера этот черноглазый мачо выскользнул из своей кроваво-красной машины со всполохами языков пламени по бокам и преградил мне путь.
Карим был из местной университетской тусовки.
Вчера он то ли пьяный был, то ли еще чего… Не знаю.
– Что, красивая, прокатить? – вырос он моем пути темной глыбой. И я увидела, как его глаза блеснули возбужденной чернотой, осматривая меня.
Я хотела его обойти справа, но он не дал мне этого сделать. Схватил меня за запястье и больно рванул назад. Приблизил черноту своих глаз к моим, впитывая мой испуг:
