«Опять прорывается учительская жилка, — усмехнулась я про себя. — Как была учительницей русского и литературы, так и осталась, даже под личиной ведьмы. Тебе, Ирочка, сказки писать, мрачноватые, правда, но сказки».
Чайник вскипел, я налила кипяток в кружку, стала греть о нее руки. Если я осенью мерзну, то боюсь даже представить, что со мнйо станется зимой.
Инга приехала через два часа, после обеда. Ее снова подвез на телеге Сартон, дальний родственник кузнеца. Ему в очередной раз понадобилось какое-то лекарство (угу, я так и поверила), а взгляды, которые он бросал на отвернувшуюся Ингу, конечно, были не в счет. Интересно, она хоть осознает, что вскружила парню голову? Или желание стать «настоящей ведьмой» до того вскружило ей голову, что ничего вокруг она замечать не желает?
Сартон уехал под аккомпанемент начавшего накрапывать дождя.
Мы с Ингой принялись разбирать припасы. Заговор от мышей и больная младшая сестренка обошлись Сартону в две крынки молока, две куриных тушки, миску шарты и каравай хлеба.
- Чем она больна? — закончив разбор продуктов, спросила я.
— Простуда, лейра, — откликнулась Инга.
Да уж. Что-то чересчур щедро ее наградили за простейшее лечение. Видимо, Сартон и правда влюбился в мою помощницу.
Но я промолчала. Смысл говорить очевидное. Инга не дурочка. Захочет — сама увидит. Нет — значит, Сартону придется раскрыться. Ну, или продолжать жить без любимой.
Мы сварили одну из тушек и употребили ее на обед, не всю, конечно, не больше трети. Следом отправились в желудок молоко и хлеб.
Непогода за окном к тому времени превратилась настоящую грозу: мрачно завывал ветер, дождь хлестал по подоконнику упругими струями, невдалеке постоянно гремел гром и сверкала молния. В общем, крышу мы перекрыли очень даже вовремя.
Глава 8
О своем открывшемся умении понимать местные тексты я рассказала Инге на следующий день, когда мы с ней, переделав все домашние дела, уселись с рукоделием на кухне.
Принесенная из жилой комнаты книжка со сказками мои слова подтвердила. Я легко прочитала вслух сразу два абзаца.
— А ведь всего лишь пожелала, — криво усмехнулась я. — И местная магия меня услышала. Интересно, если пожелаю сразу двадцать золотых, в дар, магия исполнит?
Инга робко улыбнулась и пожала плечами. Вот. Я тоже думаю, что вряд ли. Избирательная здесь магия.
Без мужчин за столом, лишившись части физической нагрузки, мы с Ингой ели мало. Одна цыплячья тушка лежала в подполе в вареном виде трое суток. Плюс оставалась надоевшая, но питательная шарта. Хлеб и молоко, правда, мы употребили довольно быстро. Я очень хотела обнаружить где-нибудь если не настоящий чай, то хотя бы травы, даже желание загадывала, но ничего не получилось, и приходилось пить кипяток.
Все когда-нибудь приходит к концу, и через неделю закончились наши припасы. Все это время погода за окном лишь ухудшалась: ветер усиливался, дождь был похож теперь на небольшой водопад, а гром гремел так, что с непривычки мы с Ингой каждый раз вздрагивали. Так и казалось, что небо над головой расколется на сотни тысяч обломков, и один из них упадет на усадьбу, в наказание за наши с Ингой многочисленные грехи.
Но в деревню выбираться было надо, иначе нам грозила диета из воды. И отправилась туда Инга, одна: родителей навестить, насчет работы поспрашивать. Я же осталась дома: позавчера я умудрилась подхватить что-то вроде простуды. Магия Инги на меня не действовала, а потому приходилось лечиться по старинке: настойками, кипятком в кружке и лекарствами, привезенными с Земли. Последние я использовала очень редко. Мало ли, какая гадость впереди нас ждет. Надо приберечь те же антибиотики.
Хлюпая носом, кашляя и изредка хватаясь за «дополнение» к простуде, — стрелявшее ухо — я сидела в своей спальне, в кресле у окна, там, где было посветлей, с книгой на коленях, и больше смотрела за стекло, чем читала.
Настроение у меня было под стать погоде. Хотелось лечь в постель, артистично повыть или поплакать, позволить кому-нибудь за собой, такой измученной, поухаживать. Увы… В ближайшие несколько часов таких существ рядом не ожидалось.
Я подумала о Земле. Там хотя бы можно было позвонить соседке по этажу, попросить сходить в аптеку за порошками от простуды. А здесь… Сижу себе в заброшенной усадьбе, как сыч в гнезде. И ведь, что самое обидное, магия Инги действовала на всех крестьян и за пару-тройку сеансов ставила на ноги любого. А со мной она не срабатывала. И приходилось кружками глотать кипяток, чтобы согреться.
Вот она, жизненная несправедливость.
Я вздохнула, поморщилась от напомнившего о себе уха, встала неспешно изх кресла и пошла к входной двери. По пути оделась еще в две кофты, открыла дверь и вышла в холодный коридор. Надо было спуститься на кухню, подогреть чайник, выпить очередную порцию кипятка.
Дождь за стеной усадьбы превратился в сплошную серую завесу. Ингу, похоже, сегодня можно было не ждать. А значит, последняя порция шарты доставалась сегодня мне. Оставалось надеяться, что к завтрашнему утру распогодится, и Инга сможет вернуться в усадьбу хоть с чем-то съедобным.
Шарту я ела медленно, неспешно и не особо охотно. Мне хотелось разнообразия, хоть какого-нибудь. Один и тот же рацион ужасно надоедал. Пусть я и на Земле не шиковала, но там хоть была возможность сменить один вид крупы на другой. Здесь же ешь, что дали, и не выделывайся.
Закончив есть и вымыв за собой посуду, я поднялась наверх и легла спать. Какая разница, день сейчас или ранний вечер. Мой больной организм требовал отдыха.
Обычно мне ничего не снилось, ну или же я забывала о своих снах, едва просыпалась. Редко когда сон был настолько красочным и эмоциональным, что я его помнила после пробуждения. Здесь, в этом мире, я вообще не видела снов. Но не в этот раз. Мне приснился широкий просторный зал с высокими мраморными колоннами. «Французские» окна давали достаточно света, чтобы можно было рассмотреть каждую пылинку на полу или стенах. Кроме высокого кресла, похожего на трон, и ярко-желтой дорожки, постеленной от двери до кресла, в комнате ничего не имелось. На кресле, откинувшись на обитую красным бархатом спинку, сидел старец. Именно это слово пришло мне на ум первым. Высокий, мощный, широкоплечий, с длинной белой бородой и густой шевелюрой, тоже белой, вернее будет сказать, седой, пожилой мужчина смотрел на мир пронзительным внимательным взглядом фиолетовых глаз.
