В непрестанном вое ветра я мог расслышать какие-то звуки из пронзительных воплей гоблинов-уродов перед тем, как я застрелил их в тюрьме, а затем сжег дотла. Я почти готов был поверить, что они вытащили свои изрешеченные пулями трупы, свои обгоревшие кости из дымящихся развалин дома и выкликали меня, ползком, с трудом, торопливо пробираясь сквозь ночь, безошибочно двигаясь в мою сторону, подобно адским ищейкам, без устали вынюхивающим свою добычу — проклятые и гниющие души.
Время от времени мне казалось, что в скрипе и потрескивании стен дома (что было просто естественной реакцией дерева на лютый холод и резкий ветер) я слышу треск пламени, разгорающегося под нами и пожирающего первый этаж — пламени, зажженного, возможно, тварями, которых я сжег в железной клетке. Каждый раз, когда топка с воздухоподдувом издавала свои тихие звуки, я вздрагивал от неожиданности и страха.
Рядом со мной Райа стонала во сне. Тот сон, несомненно.
Джибтаун, Джоэль и Лора Так и все мои остальные друзья-балаганщики казались так далеки в этот час — и я тянулся к ним. Я думал о них, рисовал себе облик каждого из них и долго вглядывался в него, прежде чем вызвать в памяти другой образ, и сама мысль о них несколько улучшила мое состояние.
Потом я сообразил, что тянусь к ним и черпаю мужество из их любви точно так же, как раньше тянулся и черпал мужество из любви матери и сестер. Возможно, это означало, что мой прежний мир, мир семьи Станфеуссов, ушел, ушел навсегда и не вернется ко мне. На подсознательном уровне я, должно быть, уже воспринял это как факт, но до настоящего момента я так ясно не осознавал этого. Ярмарка стала моей семьей, и она была хорошей семьей, самой лучшей. Но была глубокая горечь от понимания того, что скорее всего я никогда больше не вернусь домой, что мать и сестры, которых я любил в юности, были хотя и живы, но уже мертвы для меня.
25
Перед бурей
Утром в субботу облака были еще зловещее и тяжелее, чем в пятницу. Небо словно опустилось ниже к земле, слишком тяжелое, чтобы удерживаться на более высоком уровне.
Яростно фыркающий, задыхающийся и визжащий ветер предыдущей ночи совсем выдохся, однако в наступившей за этим тишине и спокойствии не было ничего хорошего. Странное состояние, ожидание чего-то, жуткая напряженность казались частью засыпанного снегом ландшафта. Вечнозеленые ели и сосны, вырисовывающиеся на фоне шиферно-серого кеба, напоминали часовых, стоящих в мрачном ожидании наступления могучей армии. Другие деревья, лишенные листвы, казались предвестниками дурного — они словно вздымали черные костлявые руки, предупреждая о надвигающейся беде.
После завтрака Кэти Осборн уложила свой багаж обратно в машину, намереваясь отправиться в Нью-Йорк. Она собиралась пробыть в городе всего три дня: вполне достаточно для того, чтобы уладить дела с квартирой, отослать уведомление в «Барнард» о своей отставке (она собиралась сослаться на ухудшение здоровья, хотя этот довод и не выглядел слишком убедительным), упаковать свою библиотеку и попрощаться кое с кем из друзей. Сказать «прощайте» совсем нелегко, потому что она будет искренне скучать по этим людям, небезразличным ей, и потому, что они решат, что она помутилась рассудком и начнут — из лучших побуждений, но все равно приятного мало — пытаться переубедить ее. А еще потому, что она не может быть уверена, на самом ли деле они обычные мужчины и женщины, за которых себя выдают.
Мы с Райей стояли у ее машины — утренний воздух был тихим, но пронизывающе холодным, — желали ей удачи, стараясь не подать виду, как сильно мы беспокоимся за нее. Мы крепко обняли ее, и затем вдруг обнялись все втроем, потому что теперь мы уже не были тремя чужими людьми, а были неразрывно связаны друг с другом невероятными и кровавыми событиями предыдущей ночи, скованы цепью страшной правды.
Для тех из нас, кто узнал об их существовании, гоблины представляют не только угрозу, но также и катализатор единения. По иронии судьбы, они порождают братские, родственные чувства между мужчинами и женщинами, чувства долга, ответственности и общей судьбы, которых без них мы были бы лишены. И если когда-нибудь нам все же удастся стереть их с лица земли, так только потому, что само их существование сплотило нас.
— До утра воскресенья, — сказал я Кэти, — я позвоню Джоэлю Таку в Джибтаун. Он будет ждать тебя, и они с Лорой найдут тебе место.
Мы уже описали ей Джоэля, так что она, возможно, и будет испугана, но не будет шокирована его уродством.
Райа сказала:
— Джоэль любитель книг, читает запоем, так что, может быть, у вас будет больше общего, чем ты предполагаешь. А Лора прелесть, просто прелесть.
Мы говорили, и слова наши звучали бесстрастно, твердо и чеканно в совершенно спокойном, ледяном утреннем воздухе. Каждое произнесенное нами слово вылетало изо рта в сопровождении белого облачка замерзающего воздуха. Оно было словно выбитым из глыбы сухого льда, и казалось, значение слов передавалось не только звуком, но и рисунком — очертаниями пара.
Страх Кэти был так же очевиден, как и ее застывающее дыхание. Не один лишь страх перед гоблинами, но и перед новой жизнью, в чьи объятия она вот-вот должна была попасть. И страх потери прежней, уютной жизни.
— До скорого, — дрожащим голосом сказала она.
— Во Флориде, — отозвалась Райа. — Под ярким солнцем.
В конце концов Кэти Осборн села в свой автомобиль и уехала. Мы глядели ей вслед, пока она не достигла конца проезда, повернула на Яблоневую тропу и исчезла за поворотом дороги.
Таким вот образом преподаватели литературы становятся балаганщиками, а вера в добрую вселенную уступает место мрачному осознанию реальности.
Его звали Хортон Блуэтт. По его собственной характеристике — старый чудак. Это был крупный, костистый мужчина, чье угловатое сложение бросалось в глаза даже в тяжелой, утепленной куртке лесоруба, в которую он был одет, когда мы увидели его в первый раз. Он производил впечатление силача и был очень подвижен. Единственное, что выдавало его возраст, — легкая покатость плеч, словно согнувшихся под тяжестью лет. На его широком лице больше следов оставила жизнь, проведенная на открытом воздухе, чем время: оно было во многих местах изборождено глубокими складками, а вокруг глаз расходились тонкие паутинки морщинок. Крупный, немного красный нос, крепкий подбородок и крупный рот, всегда готовый раздвинуться в улыбке. Темные глаза были внимательными, достаточно приветливыми и ясными, как у молодого. Он носил красную охотничью шапку с опущенными ушами, завязанными под подбородком, но щетинистые пучки серо-стальных седых волос выбились из своей темницы и в двух-трех местах свешивались на лоб.
Мы ехали по Яблоневой тропе, когда заметили его. Предыдущей ночью сильный ветер с гор нанес несколько дюймов рыхлого снега на проезд к его дому, и он орудовал лопатой, демонстрируя презрение к статистике инфарктов за последние годы. Его дом стоял ближе к дороге, чем наш, и проезд поэтому был короче, но дело, за которое он взялся, все равно было неподъемным.
