Перекатившись на спину, я посмотрел вверх и увидел, что Райа все еще на колесе. Ее волосы были мокрые и спутанные, но все же вились на ветру, словно перехваченное резинкой знамя. На высоте трех этажей ее нога соскользнула с бруса, и она повисла только на руках... Весь вес ее тела приходился на ее тонкие руки. Она болтала ногами в воздухе, пытаясь нащупать невидимую балку.
Ноги скользили по грязи, разъезжались, но я все-таки поднялся и встал, запрокинув голову и подставив лицо ливню. Я глядел, затаив дыхание.
Я был идиотом, когда позволил ей лезть туда.
Наверное, именно здесь она и умрет.
Вот о чем предупреждало меня видение. Я должен был сказать ей. Я должен был остановить ее.
Несмотря на ненадежность ее положения, несмотря на то, что руки ее, должно быть, горели от боли и вот-вот могли разжаться, мне показалось, что я услышал доносящийся сверху смех. Затем я понял, что это скорее всего ветер дует среди брусов, скоб и кабелей. Ну конечно же, это ветер.
Еще одна молния с силой ударила в землю. Ярмарка вокруг меня озарилась белым светом, и чертово колесо на миг стало видно мне до мельчайших деталей. В первое мгновение мне показалось, что молния ударила прямо в колесо и миллиарды вольт сожгли плоть Райи. Но за этой ужасающей вспышкой последовала другая, послабее, и в ее свете я увидел, что Райа не только не убита ударом молнии, но и нашла опору для ног. Дюйм за дюймом она спускалась вниз.
Как ни глупо это было, я сложил ладони рупором и прокричал ей:
— Быстрее!
Балка — распорка, распорка — балка, опять распорка. Она спускалась все ниже, но я не смог унять бешеный стук сердца, даже когда она, упав, уже не могла убиться. Каждую секунду, что она цеплялась за колесо, она рисковала получить добела раскаленный поцелуй грозы.
Наконец всего восемь футов отделяли ее от земли. Она поглядела вниз, держась за колесо одной рукой и приготовившись прыгать. Но тут в ночи блеснула молния, вонзившаяся в землю совсем рядом с ярмаркой, не больше чем в полусотне ярдов отсюда. Удар как будто скинул ее с колеса. Она приземлилась на ноги, но не устояла на них, однако я вовремя подхватил ее и не дал упасть в грязь. Она обхватила меня руками, я обнял ее. Мы крепко прижались друг к другу. Оба тряслись, не в силах пошевелиться, не в силах вымолвить ни слова, едва в состоянии дышать.
Еще одна зарница расколола ночь. Язык огня скользнул с неба на землю, и этому наконец удалось лизнуть чертово колесо. Оно озарилось целиком — каждая балка, кабели точно светящиеся нити. Какое-то мгновение казалось, что громадная машина сплошь усыпана бриллиантами, а между них сверкают отблески огней. Затем смертоносный заряд ушел в землю, пройдя по каркасу, проводам к крепежным цепям, сработавшим как громоотводы.
Дождь резко усилился, превратился в ливень, в потоп. Он барабанил по фунту, резко и глухо стучал по стенам палаток. На металлических поверхностях появлялись замысловатые надписи, оставленные струями дождя. Ветер пронзительно завывал.
Мы пустились бежать через всю ярмарку, шлепая по грязи, вдыхая воздух с ароматами озона, мокрых опилок и запахом слонов — прочь отсюда, к лугу, в лагерь трейлеров. Чудовище со множеством паучьих лап и крабьих клешней из электрических нитей гналось за нами по пятам. Мы почувствовали себя в безопасности, только когда забежали в «Эйрстрим» Райи и захлопнули за собой дверь.
— Сумасшедшая! — произнес я.
— Ша.
— Зачем тебе понадобилось оставаться там? Видела же, что гроза идет.
— Ша, — повторила она.
— Это тебе что, шутки шутить?
Она достала из кухонного шкафчика пару стаканов и бутылку бренди. Насквозь промокшая и улыбающаяся, она направилась в спальню.
Я пошел следом за ней:
— Шутки, черт тебя возьми?
Зайдя в спальню, она плеснула бренди в стаканы и протянула один мне.
Мои зубы стучали по стеклу. Бренди было теплым во рту, горячим в горле и обжигающим в желудке.
Райа стащила носки и теннисные брюки — вода капала с них на пол. Потом она сбросила мокрую футболку. Бисеринки воды блестели и трепетали на ее голых руках, плечах, груди.
— Тебя могло убить, — сказал я.
Она скинула трусы, еще раз глотнула бренди и подошла ко мне.
— Ты что, хотела, чтобы тебя убило? Ответь ради всего святого.
— Ша, — снова сказала она.
Меня била неудержимая дрожь.
Она казалась совершенно спокойной. Если она и чувствовала страх, пока лезла, он прошел в тот самый миг, как она снова коснулась земли.
— Что с тобой? — спросил я.
Вместо ответа она начала раздевать меня.
— Не сейчас, — уперся я. — Не время...
— Самое время, — настойчиво сказала она.
— Я не в состоянии...
— Самое то состояние.
— Я не могу...
— Можешь.
— Нет.
— Да.
— Нет.
— Проверим?
* * *
Потом мы некоторое время лежали молча, удовлетворенные, поверх влажных простыней. Лампа возле кровати окрашивала своим янтарным светом наши тела в золото. Дождь стучал по покатой крыше, стекал по нашему металлическому кокону. Этот звук был восхитительно успокаивающим.
Но я не забыл ни колесо, ни ужасный спуск по перекладинам под хлещущим дождем. Немного погодя я спросил:
— Ты как будто хотела, чтобы молния ударила в колесо, когда ты висела на нем.
Она ничего не сказала.
Я, легонько касаясь, провел костяшками сжатой ладони вдоль ее челюсти, затем, раскрыв пальцы, погладил ее мягкую, нежную шею и груди.
— Ты красивая, толковая, удачливая. Зачем так рисковать?
Она все так же молчала.
Кодекс балаганщика, не позволяющий вторгаться в личную жизнь, удерживал меня от прямого вопроса — почему она хочет умереть. Но кодекс не запрещал мне высказывать свое мнение об очевидных событиях и фактах, к тому же мне казалось, что она и не скрывала этого особенно. Поэтому я еще раз спросил:
— Почему?
И продолжал:
— Ты что, в самом деле считаешь, что есть что-то привлекательное... в смерти? — Ее продолжающееся молчание не обескуражило меня, и я добавил: — Кажется, я тебя люблю.
Когда и на это не последовало ответа, я добавил еще:
— Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
Она повернулась на бок, прижалась ко мне, спрятала лицо у меня на груди и произнесла:
— Обними меня.
В данном случае это был, пожалуй, лучший ответ, какого я мог ожидать.
