Дуется Эрика, зубки показывает. Как же с ней в последнее время непросто.
— А то, что двойня у нее, это же надо обсудить!
— И что тут обсуждать? Судьба.
— Мы хотели наследника. А если их будет двое, с равными правами — это же катастрофа для бизнеса!
— Почему обязательно катастрофа? Им всего лишь придется научиться делиться всем, начиная с игрушек. Не вырастут эгоистами. Зато каждому из них будет кому доверять. По заводу — можно будет подумать об общей долевой собственности без права продажи доли на сторону. Или же передать бизнес в будущем тому из детей, который больше к нему расположен, а второму — дать что-то еще. Масса вариантов.
Упрямится Эри. Иголки выпускает, как ежик. Ревнует? Даже не к Оле. Неужели к детям?!
— Ты же помнишь, дорогой, что эта несостоявшаяся суррогатная мать написала отказ только от одного ребенка? А если их будет два, что тогда? Одного оставить ей — который поменьше? Но он все равно будет официально твоим ребенком, с имущественными правами! И даже если записать отцом второго ребенка кого другого, она сможет доказать отцовство в суде. Лучше пусть она перепишет отказ! Что отказывается от обоих.
Хотя нет, я даже не знаю — представляешь — здесь будет плакать не один, а два крикуна сразу. Я к такому не готова. У меня здоровья не хватит. Я читала, что при ЭКО, когда получается многоплодная беременность, лишние эмбрионы удаляют. Думаю, так будет сделать лучше всего.
Содрогаюсь. Встаю налить себе выпить. Как это у нее получается — маленькими пальчиками загнать в угол. Уйти хочется. Пусть делает, что хочет. Хотя, нет, не в этот раз. Откашливаюсь:
— То ЭКО, там с начала и до конца все через шприц и пробирку. Я тоже читал: десяток эмбрионов подсаживают, самых неудачных потом удаляют. А на такое, как ты говоришь, ни один врач не пойдет. Как ты не понимаешь, что нельзя играть такими вещами, как жизнь и смерть?! Эри, я не узнаю тебя. Что с тобой происходит?!
Глотаю еще виски. Но что-то не отпускает. Душно мне здесь. И тесно.
— Пойду проветрюсь. Не буду тебе мешать.
— Если ты сейчас пойдешь к ней...
— Не накручивай. И не вздумай делать глупости, Эрика. Я прихожу домой, в семью, чтобы отдохнуть. Конкуренции мне на работе хватает выше головы. Я не собирался идти к ней. Но к моему приходу не забудь опять стать доброй и ласковой. Женщиной. И будущей матерью.
Ольга.
Сегодня что-то плохо спалось, пришла в большой дом пораньше. Прямо передо мной с лестницы спускается Игорь с женой на руках. Видит меня и говорит:
— Я не смог ее разбудить. Вызвал скорую.
Он несет ее в гостиную и кладет на белый диван. У Эрики рука безвольно опущена до пола, и вообще хозяйка выглядит, мягко сказать, не очень — лицо под цвет дивана. Я не видела ее без макияжа, но то, что сейчас... Краше в гроб кладут. Игорь мрачно сосредоточен; то трясет ее, то гладит, мнет мочки ушей, растирает руки — видимо, не в первый раз, но сейчас без толку. Я холодной воды принесла, и он смочил ей лицо и шею — то же самое.
— Она перенервничала вчера, — говорю.
— Да. Оля, побудь с Карлом. Если он не знает — пока ничего не говори. Вдруг что — я вас позову.
Что он имеет в виду про "вдруг"?!
Уходя, слышу, как он говорит по телефону:
— Федор, что там, скоро? Машину оставь за воротами, сам с медиками в гостиную пулей. Потом проверишь.
Игорь.
— Идите сюда. Доброе! — отвечаю на идиотское приветствие.
Какое может быть утро, если жена лежит замертво?! Вызвали реанимацию, врач задерганный, усталый, но производит впечатление опытного. Медсестра совсем девчонка, как бы сама в обморок не хлопнулась.
— Вчера легкое ДТП, теряла сознание. Вызывали ваших, сказали, давление резко упало. Потом все нормально. Вечером легла спать. А утром — вот.
— А что вводили? — без эмоций спрашивает врач, осматривая Эрику.
— Федь, ты не помнишь? У меня названия лекарств в голове не задерживаются.
Федор показывает фото на телефоне. Что бы я без него делал?
— Что еще принимала?
По интонации это как будто и не вопрос даже.
— Думаю, ничего. При мне, по крайней мере.
— Вы муж?
— Да.
— Полноценную помощь вашей супруге можно оказать только в условиях стационара. Наркологического. Это наркотический обморок. Советую согласиться на госпитализацию.
— Мужик, ты чего? — у меня даже кулаки сами сжались. — Федь, проследи, чтобы нам не мешали. Ты думай, что говоришь. С чего такие обвинения?
— Это факты. То, что я вижу: расширенные зрачки, синюшные кожные покровы, критически низкое давление, тахикардия, худоба, и, наконец, это, — он обнажил оба локтевых сгиба. — На каждом след от инъекций.
— Так я же говорю — вчера ваши кололи.
— В одну вену. А во вторую?
Тут Федя высовывается из-за двери:
— Вчера в гинекологии Эрике Карловне успокаивающее вводили. Название, к сожалению, не посмотрел, — и скрывается опять.
— Вижу еще один характерный признак: эмоциональная нестабильность. Есть такое?
— Да, — признаю. — Но у нее была тяжелая травма плюс выкидыш. Столько пережить! У нее с тех пор временами непереносимые боли в бедре, ей выписывали сильные обезболивающие.
— Название, конечно не помните?
— Нет, — мотаю головой.
— А рецепт?
— Его забрали в аптеке, но...
— Правильно ли я понял: ей выписали сильнодействующий препарат на короткий срок, но она принимает его и после назначения?
— Да, — вынужден признаться я, для ее пользы.
— Так я об этом и говорю. Такое действие оказывает целый ряд препаратов, перед нами — результат одного из них. Зрачки врать не будут. — Он пальцами раздвинул ей веки; радужки почти не видно.
— Не отказывайтесь от стационара. Сейчас с этим просто — можно лечиться полностью анонимно, даже близкие не узнают, и уж тем более коллеги и СМИ.
— Нет, я не готов отправить жену в дурдом.
— В наркодиспансер, — поправляет врач. — Нет?
— Нет.
— Хорошо, тогда будем приводить ее в себя имеющимися средствами. Предупреждаю: вам не понравится.
Глава 27
Игорь.
Гостиная быстро превращается в лазарет. Эрике промывают желудок, много раз вводят что-то в вену через установленный катетер. От нашатыря уже щиплет глаза. Раскрываю окна. За моей спиной слышу хлесткие звуки ударов. Оборачиваюсь — врач шлепает Эрику по щекам. Сильно. С размаху. В общем, мне очень не нравится.
