Чистота и красота были одним целым. Чистые линии, чистые формы, чистый свет, чистый цвет, чистый звук, чистые эмоции, чистые мысли, чистая вера, чистые идеалы. Но человеческие существа могли достигнуть чистоты помыслов или поступков очень редко и только в экстремальных условиях – поэтому оставалось лишь сожалеть о судьбе человечества.
Это был второй урок, полученный Роем у Акблома.
В последующие годы жалость Роя к человечеству усилилась и приняла несколько иные формы. На следующий день после того, как ему исполнилось двадцать лет, подобно тому, как бутон внезапно распускается розой, его жалость переросла в сострадание. Он посчитал, что сострадание – более чистая эмоция. В жалости часто содержится элемент отвращения или же превосходства по отношению к тому, кого жалеют. А сострадание – чистое, прозрачное, пронизывающее чувство симпатии к другим людям, ясное понимание их страданий.
Его вело сочувствие и сострадание, и, постоянно пытаясь сделать мир лучше, будучи уверенным в чистоте своих стремлений, Рой стал более увлеченным человеком, чем Стивен Акблом. Он наконец нашел свою судьбу.
И теперь, спустя тринадцать лет, сидя в вертолете, несущем его к Юте, Рой улыбнулся художнику, глядевшему из теней с этой идеальной фотографии.
– Как странно, что все в мире взаимосвязано. Забытое событие или смутно припоминаемое лицо из прошлого вдруг становятся весьма важными и непосредственно связанными с настоящим.
Художник никогда не был центральной фигурой в жизни Роя. Его нельзя было назвать ментором, но Рой почерпнул у него какие-то идеи. Рой никогда не верил, что Стивен Акблом был сумасшедшим. Таким изображали его журналисты. Он считал, что этот человек просто неправильно ориентировался в жизни.
Рой нашел самый лучший способ вывести человечество из беспомощного состояния. Суть его была в том, чтобы предоставить каждой неидеальной душе только один момент чистой красоты с помощью жуткой боли.
Это был миг жалкого и короткого триумфа. Лучшее решение состояло в том, чтобы, установив, кто же больше всего нуждался в освобождении, с сочувствием и достоинством и с милосердной быстротой освобождать его от неидеального живого состояния.
Но в нужный момент именно художник, сам того не зная, открывал важные тайны неустоявшейся душе юноши. Рой был ему многим обязан, хотя Стивен Акблом был трагической фигурой – он ясно не понимал, что следует делать.
Самая большая ирония и яркий пример космической справедливости заключались в том, что Рой сможет избавить мир от неблагодарного и нестойкого сына, который предал Акблома. Поиски художником человеческого совершенства были направлены не в ту сторону, но, по мнению Роя, он желал только добра. Их грустный мир сможет на капельку приблизиться к идеальному состоянию, когда Майкл (теперь Спенсер) уйдет из этого мира. Исключительно справедливость требует, чтобы Спенсер покинул его после того, как будет подвергнут длительной и мучительной боли таким способом, который сделал бы честь духовному отцу Роя.
Рой снял наушники с головы и услышал, как пилот сказал по радио:
– ...в полном соответствии с контролем из Вегаса и судя по скорости нашей цели, мы находимся в шестнадцати минутах от места предстоящего рандеву. Шестнадцать минут до цели.
* * *
Небо было подобно синему стеклу.
Семнадцать миль до Седар-Сити.
На шоссе движение стало более оживленным. Элли часто сигналила, чтобы медлительные водители освободили ей дорогу. Когда водители упорствовали, она демонстрировала чудеса маневренности, чтобы все-таки обойти их. Она даже иногда обходила их справа, когда понимала, что такой обгон возможен.
Им пришлось ехать медленнее из-за интенсивного движения, но из-за постоянных рискованных виражей казалось, что они ехали быстрее, чем было на самом деле. Спенсер старался держаться за что-нибудь, чтобы не соскочить с сиденья. На заднем сиденье Рокки снова начал качать головой.
– Даже если у вас нет доказательств, вы можете обратиться к прессе, – предложил Спенсер. – Вы можете подтолкнуть их в нужном направлении, и Саммертону придется защищаться.
– Я пыталась сделать это дважды. Сначала я связалась с журналисткой из «Нью-Йорк таймс» через компьютер. Мы переговорили и назначили друг другу свидание в индийском ресторане. Я ей четко объяснила, что если она кому-нибудь проговорится, то за мою, да и за ее, жизнь никто не даст ломаного гроша. Я приехала на четыре часа раньше. И начала вести наблюдение за этим местом в бинокль с крыши здания, стоявшего на другой стороне улицы. Мне было нужно убедиться, что она придет одна и там не будет никакой засады.
Я посчитала, что опоздаю к ней на свидание на тридцать минут, а за это время послежу за улицей. Но через пятнадцать минут после того, как она прибыла туда... ресторан взлетел на воздух. Полиция заявила, что это был взрыв газа.
– А эта женщина?
– Она погибла, и с ней еще четырнадцать человек, сидевших в ресторане.
– Боже ты мой!
– Потом через неделю журналист из «Вашингтон пост» должен был встретиться со мной в парке. Я сидела на крыше с сотовым телефоном недалеко от этого места. Мы должны были встретиться спустя шесть часов. До встречи осталось полтора часа, и вдруг прибывает грузовик департамента коммунальной службы. Он останавливается рядом с парком. Рабочие открывают канализационный люк, устанавливают вокруг него ограждение.
– Но они не были настоящими рабочими, так?
– У меня был с собой многоканальный сканер на батарейках. Я настроилась на ту частоту, на которой они вели переговоры этой липовой рабочей команды с липовым вагончиком-бытовкой, расположенным на другой стороне парка.
– Вы же просто умница! – с восхищением сказал он.
– В парке были еще три агента. Один из них делал вид, что он нищий, а два остальные притворялись, что работают в этом парке. Потом наступило время встречи и появился журналист. Он пошел к памятнику, у которого я назначила ему свидание. И этот сучий сын тоже пришел с передатчиком! Я слышала, как он что-то бормотал им, говоря, что он меня не видит, и спрашивал, что ему, бедному, теперь нужно делать. Они его успокаивали, говорили, чтобы он не волновался, что ему следует еще подождать. Этот маленький вонючка, должно быть, получал жалованье от Тома Саммертона и сразу же позвонил ему после разговора со мной.
Не доезжая десять миль до Седар-Сити, они оказались позади «Доджа». Он ехал со скоростью десять миль в час, как было положено на этом участке дороги. Через заднее окно машины были видны два ружья, укрепленные на специальной подставке.
Водитель пикапа слушал, как Элли упорно сигналила. Он не собирался дать ей возможность обогнать его.
– Вот кретин! – возмущалась Элли. Она просигналила еще, но водитель изображал из себя глухого.
– Может, мы везем тяжелобольного, которому срочно нужен врач.
– Ну, с таким же успехом он может подумать, что мы – парочка идиотов, накачанных наркотиками и просто желающих устроить гонки на шоссе.
