— Это почему? — спросил Вебстер, нахмурив брови. Директора очень интересовал этот регион, в котором он побывал несколько недель назад (Вебстер предсказал падение Берлинской стены раньше, чем кто-либо из членов президентского кабинета). Сейчас он следил за событиями почти в реальном масштабе времени.
— Агрессивная оперативная работа может вызвать нежелательные последствия. Думаю, нам надо подготовиться к тому, чтобы быстро установить контакт с новыми правительствами и постараться направить их на путь истинный.
Я внимательно наблюдал за событиями в Праге и Варшаве и пришел к выводу, что сейчас похищение секретов просто не имело бы такого смысла, как установление контактов с новыми разведывательными службами и оказание им помощи в работе на их же собственные правительства.
— Как насчет Восточной Германии? — спросил Вебстер.
— Мы бегаем за ними с молотком и клещами, — ответил я, — везде, где можно. Им просто некуда деться. По мере того как процесс будет развиваться, мы их полностью перекроем.
— У вас есть какой-то график?
— Мы сейчас вплотную занимаемся Восточной Германией. Предпринимаем некоторые шаги и на северном ярусе.
— Милт, держи меня в курсе, — заметил Вебстер. — Там, в центре, к этому очень большой интерес. Я уверен, ты понимаешь.
— Я понимаю, судья Вебстер. Каждый день говорю с ними по телефону.
Кремль. 27 декабря 1989 года
Валентин Аксиленко наблюдал события, последовавшие за падением Берлинской стены, глазами, которые иногда застилали слезы радости. Годом раньше этот предусмотрительный полковник КГБ добился того, что его вывели в ведомство прикрытия, в данном случае в Государственный комитет по внешним экономическим связям Совета министров. Таким образом он решил постепенно дистанцироваться от КГБ. Новый пост был практически синекурой — его кабинет располагался почти у Кремлевской стены — и позволял ему ретироваться с линии огня.
Мало кто из его коллег в Совете министров и еще меньше в Ясеневе понимали, что социализму был нанесен смертельный удар. В Польше, Венгрии, Чехословакии и самой сталинистской из всех стран — ГДР — он рухнул вполне мирно. И вот теперь на Балканах безжалостный Чаушеску был свергнут и убит. Но окружавшие Аксиленко были слишком заняты своей собственной судьбой и тем, что происходило в России, чтобы волноваться или даже замечать то, что происходило на периферии.
Во всех структурах советского истеблишмента шла переоценка моральных и идеологических ценностей. По существу речь шла о крахе власти Коммунистической партии и советской системы в целом. Большинство его коллег считали более важным подыскивать себе места для мягкой посадки, чем размышлять над тем, что происходило в Берлине или Бухаресте. Наилучшими возможностями располагали обитатели Кремля и работники КГБ. Для бедных московских обывателей это выглядело по-другому. Необходимость растягивать скудные средства для обеспечения жизни просто подавляла.
События происходили по генеральному плану — по мнению Аксиленко, он был просто необходим, несмотря на боль, которую его реализация причиняла окружающим. Эта временная боль, которую испытывала его Родина — Россия, вызывала у него слезы радости. Падение Берлинской стены стало той недостававшей искрой, воспламенившей процесс перемен, который охватил наконец и СССР. Это должно было произойти именно так, заключил Аксиленко, потрясающие мир перемены должны были начаться в странах Восточной Европы и пойти вовнутрь советской империи, к центру социалистического мира, к Москве. Он знал, что в Москве просто не может возникнуть каких-то существенных перемен. Они должны будут прийти извне.
Во время частых визитов в штаб-квартиру ПГУ, где он проверял настроения своих коллег, Аксиленко видел, что настроение в Ясеневе было мрачным, причем такие либералы, как он, сами приветствовали надвигающиеся перемены, а консерваторы изо всех сил пытались их затормозить. Ясенево было разделено на тех, кто надеялся, и тех, кто боялся. Он не сомневался в том, что впереди КГБ ждут неприятности. Рано или поздно дело дойдет до конфронтации. Поэтому он был рад, что ему удалось дистанцироваться от Ясенева и забиться в удобную нору в Совете министров.
Восточный Берлин. 15 января 1990 года
Атмосфера была праздничной, по крайней мере на первых порах. Потом появились мотивы мести. Жители Восточного Берлина ворвались в огромный комплекс зданий «Штази» на Норманенштрассе и начали все рушить, выбрасывать секретные документы из окон на улицу. Другие ворвались в более ценные склады импортных вин и продуктов, заготовленных для офицеров «Штази». Четыре десятилетия сдерживавшаяся ненависть к секретной полиции, подавлявшей всякое инакомыслие, неожиданно вырвалась на улицы Восточного Берлина.
Для жителей Восточной Германии разгром на Норманенштрассе стал неким катарсисом, как будто выбрасывание из окон документов могло очистить кровь нации, освободить ее от подозрительности и паранойи. Они обращали свой гнев на службу безопасности за то, что та заставляла их шпионить за своими соседями, мужьями и женами, отцами и матерями.
Это был один из самых драматических моментов тех нескольких сумасшедших недель, которые превратили Восточный Берлин из коммунистического захолустья в центр исторической революции. Как и многие другие исторические события, произошедшие с момента падения Берлинской стены, штурм на Норманенштрассе передавался в реальном времени по Си-эн-эн в каждый американский дом. Это заметил и президент США и, судя по всему, высказался об этом во время утреннего доклада ЦРУ. Президент Буш спросил, удается ли ЦРУ собирать документы, которые выбрасываются на улицы Восточного Берлина. Судье Вебстеру стало известно об этой заинтересованности президента, и вскоре его мимолетное замечание вызвало лихорадочную погоню за документами.
Вебстер тоже спросил, удается ли ЦРУ собирать все эти документы. Ответ был отрицательным, и директор задал вопрос, нужно ли направить для этого в Берлин дополнительный персонал. Смысл указаний Вебстера был ясен, и я тут же посадил Редмонда на самолет, чтобы он подбавил жару Ролфу.
Западный Берлин. Конец января 1990 года
Пол Редмонд сидел за столом и видел перед собой двух разгневанных оперативников. Он прибыл в Берлин с неприятным посланием для Дэвида Ролфа и всей его резидентуры. И вот теперь, сидя с Редмондом в западноберлинском ресторане и слушая посланца из Лэнгли, Ролф и его заместитель испытывали раздражение.
Во всех бюрократических системах плохие новости рождаются наверху и опускаются вниз, и ЦРУ в этом плане не исключение. Просто так получилось, что Дэвид Ролф оказался получателем послания, исходившего из Белого дома от президента Соединенных Штатов.
Президент увидел по Си-эн-эн, как идет разграбление на Норманенштрассе, и спросил, собирает ли ЦРУ документы, которые валяются на улицах Восточного Берлина. Ответ был отрицательным, и в Лэнгли быстро сообразили, что для Белого дома это плохой ответ. Надо было сделать восточноберлинской резидентуре внушение, и эта миссия выпала Полу Редмонду.
