Он пытался говорить вежливо, как коллега, но смысл послания штаб-квартиры был совершенно ясен: имейте в виду, что Вашингтон следит за революцией и ждет результатов. Ролф не считал, что Редмонд приехал, чтобы учинить ему разнос за прошлые ошибки, но, скорее, проинформировать его, что в Вашингтоне сложилось новое представление о том, что должны делать резидентуры ЦРУ в быстро меняющейся обстановке в Восточной Европе. Правила работы резидентур в странах советского блока изменились буквально за ночь. Вопрос был в том, что, независимо от того, нравилось это или не нравилось Ролфу и его коллегам, привыкшим к традиционным формам работы советского отдела, им надо было перестраиваться и действовать более открыто и энергично. Иначе они могли просто отстать от жизни.
Ролфу это не нравилось. Ему не нравился упрек штаб-квартиры по поводу недостаточно наступательных действий его резидентуры, он считал, что в Лэнгли плохо понимают реалии, в которых приходится действовать разведчикам ЦРУ в Восточном Берлине. «“Штази” еще не умерла, — настойчиво повторял Ролф Редмонду — Мы все еще должны действовать осмотрительно и осторожно, иначе “Штази” оставит нас без обеда».
Эта осторожность была следствием подготовки и опыта, полученного им в период холодной войны. Как и многие работники советского отдела, он сформировался в борьбе с КГБ и разведками стран Восточной Европы, когда они были на пике своего могущества, и привык уважать их силу. Несмотря на то что Ролф своими глазами видел падение Берлинской стены, он был убежден, что старые порядки в Восточной Германии еще живы. Он считал, что МГБ все еще может справиться с этой политической бурей. Если работники ЦРУ откажутся от использования традиционной для работы в «закрытых районах» тактики и станут действовать более открыто, МГБ может нанести ответный удар. И это может еще больше загнать их в угол.
В итоге после 9 ноября Ролф и его заместитель в течение нескольких недель не могли определиться, возможно ли действовать в ГДР смелее. Правда, наблюдение «Штази» ослабевало, были дни, когда наблюдение вообще не велось, но как долго это будет продолжаться? Ролф пока этого не знал. Ролф вообще подозревал, что штурм на Норманенштрассе был организован самой «Штази». Он не верил, что это было частью народного восстания. Считал, что этот спектакль был поставлен «Штази», чтобы спровоцировать призывы к наведению порядка и стабильности. Он полагал, что это было современным вариантом знаменитого поджога Рейхстага. Тем, кто в Вашингтоне слишком много смотрел телевидение, могло показаться, что из окон «Штази» на улицу летят настоящие секреты. И во время ланча в ресторане на западноберлинском Мексико-плац Ролф сказал Редмонду, что «Штази»» еще не умерла.
Тогда Редмонд не стал спорить с Ролфом. Он постарался понять резидента и сказал, что вашингтонские представления не всегда совпадают с реальностью.
— Однако иногда представления и есть реальность, — заметил он. — И представление сводится к тому, что все мы прохлопали.
Редмонд достаточно жестко подытожил, что восточноберлинская резидентура должна начать рисковать, у нее должны появиться новые дела… или…
Ролфу и его заместителю это, конечно, не понравилось, но они поняли, что от них требуют. В ответ они без промедления начали кампанию по сбору остатков того, что еще сохранилось от МГБ. К своему удивлению, работники ЦРУ вскоре обнаружили, что от этого когда-то могущественного ведомства почти ничего не осталось. Как в Праге и Варшаве, старый порядок в Восточном Берлине тоже стал давать трещины.
Варшава. 1990 год
Анджей Милчановский, «крутой» провинциальный адвокат и давний диссидент, исправно платил членские взносы в «Солидарность». Рожденный в 1939 году в той части Восточной Польши, которая была позже поглощена Украиной, Милчановский рано возненавидел коммунизм. Вскоре после того как Советы, действуя на основе своего катастрофического договора с Гитлером, вторглись в Восточную Польшу, НКВД — предшественник КГБ — арестовал отца Милчановского, местного прокурора, известного своими антикоммунистическими убеждениями. Позже его семья узнала, что арестованного увезли в Киев, где расстреляли вместе с другими польскими правительственными и военными руководителями.
Мать Анджея бежала с ним во Львов, а потом в деревню, и только после окончания войны они смогли обосноваться в Западной Польше. Милчановский изучал право в Познани и, подобно своему отцу, стал местным прокурором, но был недоволен коммунистическим режимом.
В конце концов Милчановский оставил прокурорскую должность в Штеттине, стал адвокатом и в 1978 году взялся защищать двух местных диссидентов. Это дело оказало очень большое влияние на Милчановского, и когда в 1980 году возникла «Солидарность», он уже был готов стать лидером местного движения в Штеттине. Он был членом городского стачечного комитета. В момент введения в 1981 году чрезвычайного положения возглавлял стачечный комитет на Штеттинской судоверфи. Был арестован и получил пять лет тюрьмы. По амнистии этот срок был сокращен до двух с половиной лет, и когда в 1984 году Милчановский вышел на свободу, то сразу же вернулся в диссидентское движение и стал лидером подпольного комитета «Солидарности» в Штеттине. В августе 1988 года он возглавлял стачку против местной транспортной компании, ставшую одним из многочисленных проявлений протеста, которые так раздражали коммунистический режим, что в конце концов заставили руководство пойти на переговоры за круглым столом с «Солидарностью».
После победы «Солидарности» Милчановскому было поручено заниматься вопросами, связанными с разведкой, и вскоре ему пришлось решать, что делать с унаследованной от коммунистов службой.
На первых порах он был раздосадован тем, что так много дел уничтожено. Когда попросил принести ему дела одного конкретного департамента, пришел офицер и положил перед ним несколько бумажек.
— Это все ваши дела? — раздраженно спросил Милчановский.
— Да, — спокойно ответил офицер без тени смущения.
Несмотря на трагическую историю своих личных взаимоотношений с коммунизмом, Милчановский подошел вполне прагматично и хладнокровно к решению судьбы польских разведчиков. Польша претерпела неожиданные и весьма радикальные преобразования, но Советский Союз по-прежнему находился близко от нее. Милчановский считал, что новая демократия уязвима для внешних угроз. Он решил, что Польша не может позволить себе уволить без разбора всех своих лучших шпионов, и впоследствии с негодованием наблюдал, как новое правительство Вацлава Гавела разогнало все свои разведывательные службы и начало набирать желторотых новичков. Это было не что иное, как одностороннее разоружение, считал Милчановский, о чем и сказал чехам на встрече, которая оставила у них очень неприятные воспоминания.
Одной из новых обязанностей Милчановского было руководство работой специального комитета, который решал, кого из старых разведчиков можно оставить, а кому придется уйти. Громослав Чемпинский был выбран разведкой представлять перед этим комитетом интересы своих офицеров. Вскоре этот бывший коммунистический шпион установил тесный контакт с Милчановским, бывшим диссидентом, который теперь оказался его шефом. В конечном счете Чемпинский был назначен заместителем начальника польской разведки по оперативным вопросам.
