— Нет, это невозможно.
Ответ был безапелляционным. Спорить с Красильниковым в его доме было бесполезно.
Однако пока мы ехали, Красильников стал более внимательно присматриваться к ритму автомобильного движения. Через пару минут он сказал:
— Может быть, Милтон.
Потом, посмотрев на шедшие рядом с нами бежевые «жигули», добавил:
— Да, это возможно.
С минуту он выглядел озадаченным, но потом овладел собой и больше уже никак не комментировал странную ситуацию, когда бригады наружного наблюдения КГБ вели слежку за гостем генерала КГБ в его собственном автомобиле.
В начале августа мы провели несколько дней в Москве, пытаясь нащупать области, где ЦРУ и КГБ могли бы сотрудничать. Вполне перспективными представлялись борьба с наркоторговлей и распространением оружия массового поражения. Выращивание мака в Афганистане и республиках советской Средней Азии означало, что этот регион был одним из ведущих поставщиков героина, и проблема наркомании в советских городах обострялась. Одновременно распад советской империи в Восточной Европе создавал новые проблемы для Вашингтона, усиливал тревогу относительно безопасности ядерного, химического и биологического оружия. Мы затрагивали эти темы в беседах с нашими партнерами из КГБ в общем виде, констатировали их актуальность, но никогда не связывали это с крушением старого порядка.
Мы встречались на конспиративной квартире КГБ в жилом районе Москвы недалеко от штаб-квартиры Коммунистической партии. Когда-то этот дом использовался жестоким и извращенным приспешником Сталина Лаврентием Берией, который среди прочего возглавлял его разведку. Встречи проходили на втором этаже особняка, и во время перерывов я мог осмотреть дом. Там мне попалась очень большая отделанная плиткой ванная комната со старинными кранами и, что совершенно необъяснимо, с гинекологическим креслом, снабженным стременами. Мне оставалось только догадываться, как в этой комнате мог развлекаться Берия.
Находясь в Москве, я получил возможность увидеть просто анекдотическое свидетельство уменьшившегося влияния КГБ в советском обществе. Вместе то своими спутниками я в сопровождении веселого полковника КГБ по фамилии Кузьмин попытался войти в Кремль для осмотра Царь-пушки. У входа мы были остановлены охранником, который с апломбом указал нам на свои часы и заявил, что мы опоздали. Три минуты назад вход в Кремль был прекращен. Кузьмин попытался уговорить охранника, объяснив ему, что мы были важной американской делегацией, но тот был непреклонен. Тогда Кузьмин, заговорщически подмигнув мне, сказал: «Смотри».
Хорошо отработанным движением он выхватил свое красное удостоверение КГБ, раскрыл его и поднес к лицу охранника:
— Комитет государственной безопасности. А теперь, пожалуйста, пропустите нас.
Охранник взял в руки удостоверение, внимательно рассмотрел его и возвратил полковнику.
— Мне все равно, даже если бы вы были Крючковым. После закрытия сюда вы не пройдете.
Дискуссия окончена. Повернувшись кругом, охранник пошел прочь. Мне пришлось отложить знакомство с Царь-пушкой до следующего визита в Москву, но выражение изумления на лице полковника Кузьмина было достаточной компенсацией за эту отсрочку.
Мы покинули Советский Союз утром 8 августа. И хотя мы видели, что советская система находилась в состоянии сильного стресса, ничто не предвещало событий, последовавших всего через 10 дней. Тот факт, что КГБ пригласил нас в Москву именно в это время, позже позволил мне прийти к выводу, что принимавшие нас люди не имели ни малейшего представления о том, что их ждало впереди.
Лэнгли. 12 августа 1991 года
Поток советских разведчиков, предлагавших свои услуги ЦРУ, продолжал возрастать, и вместе с ним росло число неизбежных просьб о выдаче средств для совершения самоубийства с целью избежания ареста и допросов. Одна такая просьба попала на рассмотрение ко мне, и мне пришлось встретиться с главным химиком нашей технической службы, который стал в деталях, которые каждый предпочел бы не знать, объяснять действие так называемой Л-таблетки, то есть летальной таблетки, эвфемистически называвшейся «спецпрепаратом».
Он объяснил, что цианистый калий всегда был наиболее популярным средством «ухода». Он действовал очень быстро и надежно — большинство обитателей бункера Гитлера надкусили именно стеклянную капсулу с цианидом. Недостаток был в том, что для смертельной дозы требовалась капсула довольно больших размеров, которую шпиону было трудно прятав в повседневной жизни, не привлекая внимания. Были и другие, более современные и легче маскируемые средства, но они действовали медленнее, что создавало большие неудобства! Если маскировка не составляла проблемы, то лучше было использовать цианистый калий, который действовал быстро и аккуратно.
Химик принес с собой пару учебных Л-таблеток. Это были наполненные нейтральным газом капсулы, закамуфлированные в различных безделушках. Все, что вам нужно сделать, надкусить место, где скрыта капсула, и сделать пару глубоких вдохов. Он протянул мне через стол одну из капсул.
— Хотите попробовать? — на полном серьезе спросил он.
Я взял в руки одну из безделушек и взвесил ее в руке.
— Вы уверены, что это учебная? — спросил я.
— Конечно… хотя, подождите минутку… Думаю, что да…
Химик впервые улыбнулся, когда я довольно быстро выронил из рук капсулу.
Я попросил об этой встрече, чтобы получить возможность внятно объяснить Биллу Вебстеру ситуацию, когда я буду лично подавать ему на утверждение очередную заявку на выдачу Л-таблетки. Судья Вебстер был вдумчивым и осторожным человеком, и я уже высказывал свою озабоченность Дику Столцу, считавшему, что единственной проблемой, которая может возникнуть, было то, что Вебстер испытывал вполне понятное отвращение к самой идее, а также требовал каких-то гарантий. Он хотел убедиться в том, что специальные препараты не выдаются без разбора, в частности для убийства других людей. Столц был весьма возбужден, когда рассказал мне, как санкционировал выдачу Л-таблетки «Трайгону». В те менее сложные времена он сам санкционировал выдачу этого спецсредства, не запрашивая одобрения директора ЦРУ и тем самым защищая его. Это время давно прошло, с сожалением сказал Столц. Доложите это судье и расскажите ему все, что он должен знать.
Через неделю я представил свой меморандум Биллу Вебстеру. Он спросил, действительно ли мы трижды отказывали нашему советскому агенту в его просьбе. Я подтвердил: да, отказывали. Может ли он использовать это средство против другого человека? Я заверил его, что в жизни все возможно, но способ принятия яда затрудняет его использование для совершения убийства. Без каких-либо колебаний или дальнейших вопросов судья Вебстер подписал мою заявку.
Форос, Крым. Воскресенье 18 августа 1991 года
Горбачёв уже собирался завершать свой отпуск на живописном курорте черноморского побережья Крыма в Форосе, куда он выезжал с женой для краткосрочного отдыха, в котором так нуждался, и готов был возвратиться к московским политическим интригам. Несмотря на свои прежние опасения, он был готов подписать новый Союзный договор сразу по возвращении в столицу. Договор знаменовал собой исторический шаг по передаче власти от союзного центра России другим союзным республикам. Несмотря на согласие подписать договор, Горбачёв знал, что ему пока не удалось добиться четкого политического урегулирования с новым российским президентом Борисом Ельциным. Задиристый бывший партийный лидер из Свердловска, одержавший в июне крупную победу на выборах в Российской Федерации, был явно на подъеме. Но Горбачёв все еще контролировал аппарат национальной безопасности Советского Союза, и, таким образом, схватка за политическое лидерство между союзным центром и республиками была еще далека от завершения.
