«Несмотря на окружавших его и рвущихся к нему людей, батюшка мог “прорваться” и подойти к какой-то скромно стоящей в стороне фигуре, видимо, и не помышляющей поговорить с ним. Если отец Иоанн видел человека впервые, он обязательно расспрашивал обо всех обстоятельствах его жизни, чтобы “войти в его жизнь” и лучше его понять. Иногда он тихо и долго (до получаса и более) беседовал с этим “несчастным”, прозревая своими духовными очами особую нужду в этом» (К. и А. Белавские).
«Батюшку мы видели всегда куда-то спешащим, парящим, я бы сказала. Быстрой, живой, летящей походкой, с развевающимися одеждами, перемещался он по монастырю. Как-то, пробираясь сквозь толпу, он весело сообщил о себе: “Посторонитесь, посторонитесь, скорый поезд идёт!”» (Г. П. Коновалова).
В беседе с автором этих строк петербурженка Глафира Павловна Коновалова добавила интересную подробность — батюшка ходил не только быстро, но ещё и очень прямо, «развёрнуто», держа поистине офицерскую осанку. Это было связано, видимо, как с его личными особенностями, так и с тем, что ещё наместник о. Алипий строго запретил монахам ходить ссутулившись — только гордо и прямо, высоко неся свой сан.
«Народ окружал старца плотным кольцом и иногда теснил. Однажды мы с моим другом-семинаристом в алтаре подошли к нему на беседу, а он в конце нам сказал: “Деточки! Вы мне доброе дело должны сделать. Сейчас всенощная кончится, и надо будет меня провести в келью”. Мы подумали: “Ну что тут такого, ничего проще нет!” И вот выходим мы с чёрного хода, с крыльца, и видим море людей — и все они стоят и ждут благословения батюшки. Мы просто опешили: как мы сможем через это море батюшку провести, нас просто замнут! Народ, когда увидел отца Иоанна, радостно вздохнул общей грудью, я навсегда запомнил этот общий вздох духовного восторга, радости. Одна женщина закричала: “Батюшка! — а в руке у неё была громадная пачка писем. — Это всё вам!” Старец сказал: “Пощадите, пощадите пожилого человека!” И мы ринулись через эту огромную толпу, батюшка поджал ножки, и мы просто понесли его по воздуху, но постоянно боялись, молились, как бы нам не рухнуть, особенно когда с лестницы спускались» (игумен Николай (Парамонов)).
Выше уже говорилось о том, какие препятствия на своём пути приходилось преодолевать паломникам 1970—1980-х годов на пути к о. Иоанну. Просто так к нему было не попасть, приходилось проявлять чудеса изобретательности. Если примечали на Успенской площади плотную, осанистую и чаще всего грозно насупленную фигуру отца наместника с жезлом в руках — разбегались кто куда, как мыши, недаром про него ходила присказка: «Наш наместник Гавриил — архилютый крокодил». Пользовались любой возможностью, чтобы поймать батюшку по пути от келии и в келию — у дверей в трапезную, в коридоре, на деревянной лестнице, которая вела на второй этаж братского корпуса, и в самом коридоре корпуса. Конечно, заветным желанием любого было попасть в саму келию и удостоиться от старца хотя бы небольшой беседы. И многим, несмотря на все препятствия, это удавалось.
Как правило, о. Иоанн сразу узнавал у человека, когда именно и по какой причине он приехал в обитель. Сам он полушутливо-полусерьёзно говорил:
— У меня целая диспетчерская, как нигде. Приходят прямо с билетами. Приехал тогда-то, уезжаю тогда-то — в 14.30., в 14.50., в 15.05.
Узнав «график» приезжего, он благословлял его на житьё в монастыре, исповедь и причастие, а принимал в день отъезда, когда, как он говорил, «нам остаётся только поставить печать на принятое сердцем решение».
К приёму паломников батюшка по возможности готовился — не только внутренне, но и внешне. Всегда тщательно причёсывался, а когда уже не мог сам, просил его причесать, с улыбкой говоря: «Ко мне же дамы придут!» Не терпел, когда в его одеянии был какой-то изъян: всегда тщательно проверял, к примеру, не остались ли на рукавах следы воска от свечек.
«В келье, где батюшка принимал своих многочисленных посетителей, он появлялся всегда очень шумно. Отец Иоанн влетал — да-да, именно влетал — и когда ему было семьдесят лет, и восемьдесят, и даже девяносто. Немного покачиваясь от старческой слабости, он бежал к иконе и на минуту, не обращая ни на кого внимания, замирал перед ней, весь погружаясь в молитву за пришедших к нему людей» (митрополит Тихон (Шевкунов)).
«Первое, что он делал, это вставал перед иконами и читал молитвы: “Царю Небесный”, “Егда снизошед, языки слия, разделяше языки Вышний, егда же огненные языки раздаяше, в соединение вся призРа; и согласно славим Всесвятаго Духа”, “Не умолчим никогда, Богородице, силы Твоя глаголати, недостойнии...”, и мы всегда понимали, что это не просто беседы, а общение, в котором услышим такие наставления, которые должны исполнить, что ответы на наши вопросы, которые мы зададим отцу Иоанну, будут проявлением воли Божией в нашей жизни» (протоиерей Михаил Правдолюбов).
«“Помолимся”, — и отец Иоанн встал перед иконами своего переднего угла. Поднял ввысь обрамленное серебристой сединой лицо и начал читать молитву. Лучше сказать, не читать, а говорить, произносить, священнодействовать. Потому что в словах молитвы он будто уходил от того, что вокруг него, уходил в удивительную область духовного бытия. Слова его молитвы становились весомыми, живыми, сильными, беспредельными. Они были наполнены слышанием и наполнены слушанием. Он говорил и слышал одновременно. Эти слова были таинственным образом — диалог. В этих словах присутствовал Бог. Молящийся отец Иоанн пребывал в безвременье вечности» (Л. А. Правдолюбова).
«Закончив это главное дело, он поворачивался к гостям. Охватывал всех радостным взглядом. И тут же спешил благословить каждого. Кому-то что-то шептал. Волновался, объяснял. Утешал, сетовал, подбадривал. Охал и ахал. Всплёскивал руками. В общем, больше всего в эти моменты он напоминал наседку, суетящуюся над многочисленным выводком. И только совершив всё это, он почти падал на старый диванчик и усаживал рядом с собой первого посетителя. У каждого были свои проблемы» (митрополит Тихон (Шевкунов)).
«Заходит группа людей, а он, выходя к народу, радостно восклицает: “Деточки, деточки, идите скорей сюда!” А “деточкам” от пятидесяти до восьмидесяти! Тут батюшка мне напомнил доброго доктора Айболита, потому что он к каждому подставлял правое ушко, а руку складывал трубочкой — как будто прослушивал, что там за болезни у человека, и всё время повторял: “Так-так-так. Пьёт, говорите? Так-так, болеете...” и прочее» (игумен Николай (Парамонов)).
«Мы благоговели перед самой кельей отца Иоанна. Я был свидетелем разных бесед отца Иоанна и всегда поражался: с людьми плотского духа он говорил о духовном, но на их языке, так, что они понимали его и уходили приподнятые над собственной жизнью. Он сразу видел, с кем говорил. Помню, приехал я к нему, сидим в келье, и вдруг его наместник вызывает. Закрыл меня батюшка, и долго его не было. Вернулся, только начали разговор — опять стук в дверь; перед кельей его почти всегда стояла очередь: священники, паломники... Его постоянно отвлекали. Выскочит, там поговорит с кем-то, возвращается, и всякий раз улавливаешь его настрой именно на беседу с тобой. Огромная редкость такой дар — жить жизнью того человека, с которым разговариваешь. Батюшка обладал им в полной мере» (монах Михаил (Усачёв)).
