Поражённый о. Георгий послушался, но вскоре начались для него новые испытания — одолевала смертная тоска, днём и ночью он слышал голос, который твердил ему: уходи, ты один, и тебе не справиться. Молодой священник снова отправился в Оптину и услышал от о. Амвросия следующее:
— Ну, чего испугался, иерей? Он один, а вас двое.
— Как же это так, батюшка?
— Христос Бог да ты — вот и выходит двое! А враг-то — он один. Ступай домой, ничего впереди не бойся. Да храм-то, храм-то большой, каменный, да чтоб тёплый, не забудь строить! Бог тебя благословит.
Так и вышло: и храм в Спас-Чекряке в 1903 году появился каменный, тёплый, и полы в нём были деревянные, и больных к о. Георгию начали привозить со всей России — слава о его прозорливости и духовной мощи вышла далеко за пределы Орловской губернии, настолько далеко, что сам святой праведный Иоанн Кронштадтский выговаривал орловским паломникам, зачем они едут к нему, если у них есть благодатный о. Георгий. Он стал старцем — первым, которого встретил в своей жизни Ваня Крестьянкин.
«Старец» — отнюдь не синоним старика. Старец в православии — это наставник, духовный водитель. Как правило, это иеромонах, опекающий братию своей обители и паломников-мирян. Обычно это человек в годах, но не обязательно: преподобный Амвросий Оптинский начал старчествовать в 38-летнем возрасте. «Возраст старости есть житие нескверное» (Прём. Сол. 4: 9), то есть «старцем» может быть и мудрый, сдержанный юноша, равно как и старик летами может представлять собой этакого «вечно молодого, вечно пьяного»...
Основателем русского старчества считается преподобный архимандрит Паисий (Величковский, 1722—1794), подвизавшийся в молдавских обителях, на Афоне и в румынской Нямецкой лавре. От Паисия протянулись невидимые, но прочные нити к двум брянским пустыням — Площанской Богородицкой Казанской и Брянской Белобережской Иоанно-Предтеченской. Первая может считаться прародительницей старчества в России — ещё в 1746 году там подвизался иеромонах Иоасаф (Медведев), духовными наследниками которого были иеромонахи Пафнутий, Серапион и Адриан. Какое-то время в Площанской пустыни находился и преподобный иеросхимонах Василий (Кишкин, 1745—1831), затем перешедший в Белобережскую. Именно в Белобережской пустыни в 1805 году был составлен строгий монастырский устав, который послужил основой для монашеского жития по всей России. Учениками о. Василия были преподобный иеросхимонах Лев (Наголкин, 1768—1841), основатель старчества в Оптиной пустыни, и архимандрит Моисей (1772—1848), в 1824—1848 годы наместник Белобережской пустыни, при котором она пережила наивысший расцвет. Учеником преподобного Льва, в свою очередь, был преподобный иеросхимонах Макарий (Иванов, 1788—1860). А наследником старца Макария стал Амвросий Оптинский. Интересно, что с преподобными Василием, Моисеем, Львом и Макарием, как мы помним, был тесно знаком и учился у них прапрадед о. Иоанна Крестьянкина, И. М. Немытов, которого Амвросий Оптинский называл «великим молитвенником»...
Старец — это не просто чрезвычайно опытный в духовной жизни человек. Он прозорливец, но это не главное его качество, ведь люди, служащие тёмным силам, а не Богу, тоже могут предсказывать будущее. Главное в старцах — это смирение, дар рассуждения и Божественная любовь, явственно ощущаемая другими. Таких людей на пути Иоанна Крестьянкина встретится несколько. Таким человеком со временем станет и он сам...
Ваня Крестьянкин совершил паломничество к о. Георгию в 1920 году — первом году своей жизни, когда Пасха совпала с его днём рождения, 11 апреля (следующие такие совпадения придутся на 1999 и 2004 годы). Путь был неблизкий — пятьдесят пять вёрст от Орла до Волхова, затем ещё десять вёрст по Большой Козельской дороге и шесть — по просёлочной. Добраться до Спас-Чекряка непросто и сегодня, что уж говорить про годы Гражданской войны...
Позднее о. Иоанн вспоминал об этом так: «Ранним летним утром трое мальчуганов отправились пешком из Орла в село Спас-Чекряк. По дороге резвились и много смеялись, шутки были безобидные, но настроение мало соответствовало понятию паломничества. Первая остановка с ночлегом была у отца Иоанна — брата чекряковского батюшки Георгия. Отец Иоанн, строгий подвижник-аскет, к ребятам не вышел, но ночевать у себя оставил. В доме царила благоговейная тишина, как в церкви, и паломники притихли и остепенились. А вечером самый маленький из них залез на деревянную перегородку и в щель между ней и потолком увидел молящегося подвижника». «Самым маленьким» был сам Ваня. И зрелище сосредоточенного на молитве батюшки настолько впечатлило его, что сон ещё долго не шёл к мальчику. А когда он наконец задремал, то увидел во сне о. Иоанна с ножницами в руках. «А теперь вот я твой язычок-то и подрежу», — строго произнёс священник. Ваня проснулся в испуге и до рассвета ворочался с боку на бок, раскаиваясь в своём согрешении...
Когда, преодолев семьдесят вёрст, добрались до Спас-Чекряка, там уже яблоку негде было упасть. После службы о. Георгий распределял паломников по сельским домам. Конечно, особой честью было ночевать у самого батюшки. И каково же было изумление Вани, когда о. Георгий пригласил к себе именно его и самую старую монахиню. Неделю маленький паломник прожил в доме одновременно простого и удивительного сельского батюшки, словно напитываясь духом этого человека.
Михаил Пришвин так описывал о. Георгия в то время: «И лицо, и фигура отца Георгия соответствуют его кипучей деятельности. Лицо его — сильное, почти грозное. Очень выразительные глаза, искрящиеся, добрые-добрые, окладистая борода. Роста он немного выше среднего, широкоплеч. Держался он очень прямо, с плавными движениями, вдаль смотрящим взглядом и мягким тембром голоса. Во всём у него какое-то спокойствие и неторопливость, и уверенность в том, что он делает».
Ваня воочию убедился в том, насколько велика известность о. Георгия. Странноприимный дом был переполнен людьми, жаждавшими получить у батюшки совет, благословение, наставление. Те, кому не хватило мест, ночевали прямо на телегах или под ними. И для всех у священника находилось тёплое, единственно нужное слово. В Волхове без его совета редко кто женился, выходил замуж или открывал своё дело. Общавшийся с ним С. А. Нилус свидетельствовал: «Тайна моей души читалась им, как в открытой книге, и речь простая, исполненная теплотой и ласковой задушевности, лилась целительным бальзамом, врачуя незажившие раны, бодря мою усталую душу».
О. Георгий не раз прозревал будущее не только отдельных людей, но и всей страны. Так, в марте 1914-го он сказал:
— Мы живём пока тихо, но это ненадолго. Всё зальётся кровью, и трупов будет, как поленьев, будут и голод, и болезни, о которых мы сейчас и не думаем. Ну что ж, Его святая воля. Пройдёт немного ещё времени — и ещё больше будет трупов, целые горы и великая скорбь.
Особенно прославил о. Георгия дар целительства: по его молитвам пропадали опухоли, лихорадка, пьяницы становились трезвенниками. При этом о. Георгий всегда называл себя многогрешным и скромно говорил: «Господь и через недостойных священников помогает по вере».
Осенью 1918-го в Спас-Чекряк прибыли чекисты — арестовать священника. Но тот встретил незваных гостей так приветливо и дружелюбно, так трогательно успокаивал расстроившуюся матушку, так стойко держался на допросах, что его просто... отпустили. Отпустили, опасаясь, что обожавшие его люди поднимут мятеж. А вот дело, которому он служил, продолжало привлекать к себе пристальное недоброжелательное внимание власти. Его хозяйство превратили в артель, запретили брать новых сирот в приют, ставили на учёт самых активных прихожан...
