— На твоем месте, куколка, — ответил Уоргл, потирая щетину на подбородке, — я бы особенно не надеялся. Готов прозакладывать последний доллар, что где-нибудь мы его найдем и он будет неподвижен, как камень, и такой же вздувшийся и побагровевший, как все, кого мы тут видели.
Девочка вздрогнула и еще сильнее прижалась к сестре.
— Эй, ребята, давайте не будем списывать Джейка так быстро, — произнес Брайс Хэммонд.
— Согласен, — сказал Тал. — В этом городке действительно много мертвых. Но сдается мне, что большинство жителей не мертвы. Они просто исчезли.
— Они мертвее, чем те младенцы, которых зажарили напалмом. Верно, Фрэнк? — Уоргл никогда не упускал возможности подколоть бывшего офицера, служившего в свое время во Вьетнаме. — Мы их просто пока еще не нашли.
Фрэнк не ответил на этот выпад. Он был достаточно умен и умел контролировать себя, чтобы не отвечать на такие наскоки. Не реагируя на слова Уоргла, он проговорил:
— Чего я не могу понять, так это того, почему оно не схватило нас всех, когда имело такую возможность? Почему оно только сбило Тала с ног?
— Я включал фонарь, — ответил Тал. — Оно этого явно не хотело.
— Да, — продолжал Фрэнк, — но почему из всех нас оно схватило только Джейка и почему сразу же после этого мгновенно исчезло?
— Оно нас дразнит, — сказала доктор Пэйдж. В свете уличного фонаря глаза ее, казалось, горели зеленым огнем. — Помните, я вам говорила о церковном колоколе и пожарной сирене? Что-то похожее и тут. Оно играет с нами, как кошка с мышью.
— Но зачем? — раздраженно спросил Горди. — Что оно от этого имеет? Чего хочет?
— Погодите-ка минутку, — перебил Брайс. — Почему это мы все вдруг стали говорить «оно»? Когда я последний раз спрашивал у каждого его мнение, по-моему, все сошлись на том, что подобное могла сделать только шайка убийц-психопатов. Маньяков. То есть людей.
Все стояли молча и неловко переглядывались между собой. Никто не торопился первым высказать то, что было на уме у всех. То, что раньше представлялось совершенно немыслимым, теперь казалось уже вполне мыслимым, даже реальным. Но есть вещи, которые нормальному разумному человеку обычно непросто бывает выразить в словах.
Из темноты налетел сильный порыв ветра, и деревья склонились почтительно и благоговейно.
Свет в уличных фонарях опять заколебался.
Все насторожились, встревоженные этим миганием. Тал положил руку на рукоятку револьвера, хотя и не стал доставать его из кобуры. Но на этот раз свет не погас.
Они напряженно вслушивались в кладбищенскую тишину городка. Но единственным звуком был шелест потревоженных ветром деревьев, похожий на долгий, постепенно иссякающий выдох на краю могилы, на протяжный предсмертный вздох.
«Джейк и вправду мертв, — подумал Тал. — На этот раз Уоргл прав. Джейк мертв, а может быть, и все мы уже трупы, просто мы этого еще не знаем».
Обращаясь к Фрэнку Отри, Брайс спросил:
— Фрэнк, почему ты сказал «оно», а не «они» или как-нибудь еще?
Фрэнк посмотрел на Тала, ища поддержки, но Тал и сам толком не понимал, почему он тоже говорил «оно». Фрэнк откашлялся, прочищая горло, переступил с ноги на ногу, поглядел на Брайса, пожал плечами:
— Ну, наверное, сэр, я сказал «оно» потому... ну... солдат, то есть если бы противником был человек, убил бы нас там, в супермаркете, раз у него была такая возможность. Всех сразу, прямо в темноте.
— Значит, ты считаешь, что наш противник — что? — не человек?
— Может быть, это какое-то... животное?
— Животное? Ты и в самом деле так думаешь?
Чем дольше продолжался этот разговор, тем больше Фрэнку становилось явно не по себе.
— Нет, сэр.
— Ну, а что же ты думаешь? — спросил Брайс.
— Черт возьми, я даже не знаю, что и думать, — с отчаянием в голосе произнес Фрэнк. — Вы знаете, я человек военный. Военные не любят ни во что ввязываться вслепую. Они обычно очень тщательно планируют свою стратегию. А хорошее, основательное стратегическое планирование зависит от того, каким опытом мы обладаем и насколько он надежен. Что происходило в похожих сражениях в прошлых войнах? Что делали другие в подобных обстоятельствах? Добились они успеха или потерпели неудачу? А тут у нас не только нет в прошлом чего-либо похожего, нам вообще не с чем это сравнивать. Нет никакого опыта, на основе которого можно было бы строить предположения. Все это так странно. Вот поэтому я и думаю о нашем враге как о каком-то неопределенном, безличном «оно».
— А вы? — спросил Брайс, поворачиваясь к доктору Пэйдж. — Почему вы говорили «оно»?
— Не знаю. Наверное, по тем же причинам, что и Отри.
— Но ведь именно вы высказали гипотезу о том, что под влиянием болезни здесь могли появиться помешанные, которые потом превратились бы в стаю маньяков-убийц. Сейчас вы это исключаете?
— Нет, — нахмурилась она. — Пока еще мы ничего не можем исключать. Но, шериф, я никогда не утверждала, что такое объяснение — единственно возможное.
— У вас есть другие объяснения?
— Нет.
— А у тебя? — Брайс посмотрел на Тала.
Тал, как и Фрэнк несколькими минутами раньше, тоже не знал, что ответить, и чувствовал себя крайне неудобно.
— По-моему, я стал говорить «оно», потому что я уже не могу соглашаться с предположением о маньяках-убийцах.
— Вот как? А почему нет? — Тяжелые веки Брайса поднялись от удивления небывало высоко.
— Из-за того, что произошло в гостинице «При свечах», — ответил Тал. — Когда мы спустились вниз и обнаружили в вестибюле на столике эту руку, сжимающую карандаш для бровей, который мы искали... ну... мне кажется, маньяк-убийца такого бы не сделал. Все мы уже достаточно давно работаем в полиции и навидались подобных типов. Кому-нибудь из вас когда-либо доводилось встречать психопата, у которого было бы чувство юмора? Пусть даже какое-нибудь гнусное, извращенное, но чувство юмора? Все они — люди, абсолютно лишенные этого чувства. Они утратили способность смеяться над чем бы то ни было. Может быть, отчасти поэтому они и чокнутые. И когда я увидел эту руку на столике в вестибюле, я сразу понял, что она не стыкуется с предположением о маньяке. Я согласен с Фрэнком: я тоже склонен пока думать о нашем враге как о безличном «оно».
— Почему никто из вас не хочет признаться в том, что вы на самом деле думаете? — тихо проговорила Лиза Пэйдж. Ей было четырнадцать лет, она была подростком, который вот-вот должен был превратиться в красивую молодую девушку, но сейчас она смотрела на всех остальных с той наивностью и прямотой, с какой смотрят обычно маленькие дети. — Ведь в глубине души по-настоящему каждый из нас знает, что все это сделали не люди. Господи, все так ужасно — одни ощущения при виде этого чего стоят, — так странно и отвратительно. И чем бы оно ни было, все мы чувствуем, что оно здесь. Мы все боимся этого «оно». И поэтому из последних сил стараемся сделать вид, будто его тут нет. Не признаемся себе в очевидном.
