Несмотря на мимолетность их жизни и более чем скромный бюджет, амбиции студий были огромны. Они, как правило, затевались как новое слово в искусстве и бунт против истеблишмента. Если профессиональные театры зависели от политики и кассовых сборов и в свободе творчества были ограничены, то в студиях экспериментировали с гораздо большей легкостью. Но в результате каждая претендовала на то, чтобы создать собственную «систему» или «художественный метод»
[313]. У каждой имелись свои теоретики, писались манифесты. Почти все студии пластики разрабатывали собственный тренаж, считавшийся лучше и эффективнее, чем у коллег. Это и был «новый» российский танец, «современный» или «модерн» — avant la lettre, до возникновения самого термина «модерн».
Мессианское стремление студий продвигать в мир свою систему парадоксальным образом сочеталось со стремлением к изоляции, эзотерике. К тому же студии соперничали между собой из‐за ресурсов — помещения, финансирования, публики, — которые всегда, в особенности после революции, были ограничены. Правда, между ними сложилось нечто вроде разделения труда: одни руководители студий — например, Валерия Цветаева и Людмила Алексеева, — предпочитали преподавательскую деятельность, другие — Вера Майя, Клавдия Исаченко и Лев Лукин, — создавали собственные театры танца, третьи — Александр Румнев и Наталья Глан, — занимались постановочной деятельностью в существующих театрах
[314].
Пожалуй, общим для студий пластики было то, что все они так или иначе связаны с именем Дункан. Генеалогия почти всех студий восходит к ее берлинской школе (позже переехавшей в немецкую столицу югендстиля Дармштадт), которой руководила сестра Айседоры Элизабет Дункан. Одни — в том числе Рабенек, Беата, Чернецкая и Цветаева, — хоть какое-то время посещали эту школу; другие — включая Тиан, Алексееву, Майя и Лисициан, — учились у этих первых. С некоторыми — отдавая предпочтение мужчинам — Айседора занималась лично; так повезло Румневу и, возможно, Голейзовскому
[315]. Были и те, кто учился у нее издалека, восхищался ее искусством и много над ним размышлял, но предпочитал идти собственным путем — например, Стефанида Руднева или Лев Лукин. Все они разделяли идеалы свободного и естественного движения, которые отстаивала Дункан и к которым мы еще вернемся в конце книги. Теперь же обратимся к истории отдельных студий — петербургских/петроградских, московских, тифлисских, — придерживаясь по возможности хронологического порядка их возникновения.
Московские студии
Классы пластики Эллы Рабенек
Школа «античной пластики» графа Бобринского была основана раньше классов Рабенек, но, по отзыву современника, она «была меньше всего школой — там прямо шли к пластическим осуществлениям»
[316]. Рабенек же, кроме способности к танцу, обладала еще и талантом педагога, и из ее «классов» вышли многие пластички. Некогда она продавала булочки в кондитерской у Никитских ворот, которую держал ее отец Бартельс; завсегдатаям хорошо запомнился ее румянец во всю щеку. Вскоре Элла вышла замуж за оперного певца Владимира Леонардовича Книппера, брата Ольги Книппер-Чеховой. Брак быстро распался, но Элла успела основательно подружиться с Художественным театром. В начале 1905 года в Москве появилась Айседора, и очарованная ею Элла отправилась учиться танцу в берлинскую школу Дункан. Вернувшись, она стала преподавать пластику в Художественном театре. Станиславский с удовлетворением писал Сулержицкому: Рабенек (к тому времени Элла второй раз вышла замуж, теперь за юриста Льва Рабенека) «в один год добивается больших результатов [чем Дункан] в восемь лет»
[317]. Алиса Коонен вспоминала:
Занятия дункановской пластикой были настоящим праздником. Человек большой культуры, замечательный педагог, [Рабенек] умела сделать уроки интересными, увлекательными. Все упражнения, которым мы занимались, от самых простых до самых сложных, были всегда органичны и естественны, несли точную мысль; мы прыгали через натянутый канат, кололи воображаемые дрова, даже играли в чехарду. Эли Ивановна считала, что это развивает ловкость, укрепляет мышцы. В то же время во всем этом была пластичность, красота линий — то, чем отличалось искусство Айседоры Дункан
[318].
Экзамен по пластике был построен как концерт: исполнялись танцевальные этюды и танцы на музыку Корелли, Рамо, Шуберта, Шопена. По рекомендации Рабенек Коонен вскоре сама начала преподавать пластику в Первой студии МХТ.
В 1910 году Рабенек открыла частные классы пластики в Малом Харитоньевском переулке. Кроме пластики, там преподавались рисование и история искусства; лекции читали приятели Рабенек Максимилиан Волошин, Борис Грифцов и Сергей Соловьев
[319]. Она была хорошо знакома и со старшими символистами — Брюсовым, Эллисом, Андреем Белым, бывала на собраниях Общества свободной эстетики
[320]. Раза два в месяц в ее школе для избранной публики устраивались вечера «античных танцев». На концертах исполнялись сольные и групповые композиции, стилистически и музыкально близкие танцам Дункан — «Тамбурин», «Скифский танец», «Вакханалия», «Похоронный плач», «Нарцисс и Эхо». Николай Евреинов писал: «Прекрасная школа. Красивая, теплая. Вместо рампы — ряд белых гиацинтов в глиняных горшках. Кругом серые „сукна“. Воздух надушен сосновой водой. Тихо: вдали от шумных улиц. И сама Рабенек такая тихая, уверенная, знающая»
[321]. Серо-голубые сукна она заимствовала у Дункан, сосновую воду — из практики Художественного театра, а гиацинты в горшках, возможно, придумала сама. Эти гиацинты однажды очень позабавили пришедшего на концерт Александра Скрябина. Он был свидетелем того, как раздвигающийся занавес аккуратно повалил один за другим все горшки. Однако больше улыбаться в тот вечер Скрябину не пришлось. Босоножки шокировали его своей «голизной», и он старательно отводил от них глаза, а после жаловался, что те «не дошли еще до… мистического жеста, все это материально у них»
[322].
