«ХаГэ» Людмилы Алексеевой
Людмила Николаевна Алексеева (1890–1964) родилась в Одессе, а выросла в подмосковном Зарайске. В 1907–1910 годах по инициативе другой уроженки Зарайска, скульптора Анны Голубкиной, там был устроен Народный театр. В его представлениях участвовали и сестры Алексеевы
[345]. Голубкина посоветовала Людмиле поехать в Москву учиться у Эллы Рабенек, и в 1911 году девушка начала посещать ее классы. Вскоре она гастролировала по Европе с труппой Ellen Tels как одна из «прим» ансамбля и помощница самой Рабенек. Но уже в 1913 году Алексеева ушла из труппы, так как, по ее словам, «морально устала от всего стиля нашей заграничной жизни». Рабенек сделала Алексееву своей наперсницей и требовала, чтобы та сопровождала ее «во всех кутежах и сочувствовала ей в ее любовных надрывах». Вместо музеев, пишет Алексеева, «я бывала в ресторанах, а вместо чтения того, что меня интересовало, танцевала в ночных кабаре тогдашние „западные танцы“ — „ту-степ“ и „урс“».
Оставшись одна, она оказалась «выброшена в самостоятельную жизнь на станции „Москва, 1913“ с весьма скудным багажом специальной подготовки». Алексеевой пришлось задуматься о том, чем может быть «другой, не балетный танец», в чем его особая техника и как эту технику тренировать. Методы Рабенек ей казались недостаточными. Надо было создать такой тренаж, который не копировал бы балетный экзерсис, а развивал качества, нужные танцовщику пластического танца. Алексеевой хотелось — ни много ни мало — соединить в танце технику и драму, «мастерство Анны Павловой» и «глубину Комиссаржевской»
[346]. Она занималась ритмикой у Нины Александровой, ходила на драматические курсы, пробовала свои силы в кино. Тогда же она начала преподавать пластику в «Доме песни» М. А. Олениной-д’Альгейм, а в начале 1914 года открыла свою студию. Одна из первых учениц Алексеевой вспоминала:
Она была совсем молодая тогда, высокая, тонкая, немножко мужские у нее были ухватки. Очень остроумная, смешливая. Что-то в ней было такое резкое, грубоватое, от «своего парня». У нее был неповторимый голос, низкий, гипнотизирующий. В ее танцах — ничего от балета. Это, в сущности, и не были танцы в обычном понимании слова. Она скорее учила искусству красиво двигаться. Каждое упражнение — как короткий пластический этюд
[347].
В 1914–1915 годах появились ее первые постановки: «Вакханки» на музыку Сен-Санса, «Бабочка» на музыку Грига — подражание Анне Павловой, «Гибнущие птицы», вдохновленные скульптурой Голубкиной, на музыку Революционного этюда Шопена. Революционной весной, в апреле 1917 года, студия выступила на хореографической олимпиаде, устроенной Э. И. Элировым, руководителем одной из балетных школ
[348]. В 1918 году Алексеева зарегистрировала «Студию гармонической гимнастики» при ТЕО Наркомпроса. На годовщину революции студия показала пластическую трилогию «Мрак. Порыв. Марсельеза» — на музыку Шумана, Листа и мужа Алексеевой, композитора Г. М. Шнеерсона. Основную массу составляли мужчины, а сама она солировала; на одном из спектаклей присутствовал Ленин
[349].
В 1919 году Алексеева уехала из Москвы, а вернувшись осенью 1921 года, возродила студию. Занятия «Мастерской „Искусство движения“» проходили в Центральной студии Пролеткульта, размещавшейся в бывшем особняке Арсения Морозова на Воздвиженке (впоследствии — Дом дружбы с народами зарубежных стран). В те годы найти теплое помещение, где можно танцевать, было большой удачей. Кроме Алексеевой, в особняке на Воздвиженке ставил спектакли Сергей Эйзенштейн и занималась еще одна пластическая студия («Тонплассо», о которой речь впереди). Вместе им стало тесно; Алексеева ушла, говоря, что ее «выгнали новаторы»
[350]. В мае 1923 года ее «мастерская», подведомственная МОНО, но не получавшая никакого финансирования, закрылась.
Однако Алексеева и не собиралась ограничивать пластический танец сценой. Мечтой ее стало украсить им жизнь каждого человека — по крайней мере, каждой женщины. Ее героем был Меркурий, «преобразовавший дикие нравы людей музыкой и… изящной гимнастикой»
[351]. Под пролеткультовским лозунгом «искусство — в массы» Алексеева работала над созданием «гармонической» гимнастики, «органически соединяющей физические упражнения с искусством и музыкой, воздействующей не только на тело, но и на душу»
[352]. Позже она назвала ее «художественной гимнастикой» (сокращенно — ХаГэ), употребив термин, который использовали и другие пластички и который вскоре стал обозначать то, что и обозначает сейчас, — особый вид женского спорта. «Алексеева работает не столько во имя хореографии, сколько во имя оформления нового быта, — писал Владимир Масс. — Она не режиссер, а педагог. Вместо излома и эротического вывиха балетных эксцентриков — бодрая и четкая компановка пластических форм, вместо неорганизованной эмоциональности — уверенная и сознательная работа над телом»
[353]. ХаГэ была адресована женщинам всех возрастов: с середины 1920‐х годов в студии работали детская, юношеская и женская группы
[354]. Благодаря поддержке М. Ф. Андреевой — первого директора Дома ученых, приютившей Алексееву, — студия получила шанс выжить. «Кажется, вся Москва знала домученовский кружок художественной гимнастики, создателем которого была талантливейшая Л. Н. Алексеева. Занимались там стар и млад»
[355]. У Алексеевой занимались поколениями: Н. Н. Щеглова-Антокольская ходила к ней сначала сама, позже привела свою дочь, а потом и внучку
[356].
