В философии постмодерна, однако, «кентавричность» или двусоставность таких объектов как танец оказалась утрачена. Противостояние в них «естественного» и «искусственного» оказалось затушеванным, и доминирующей сделалась точка зрения, согласно которой ничего «естественного» ни в искусстве, ни в жизни вообще нет. Интересен лишь артефакт, и чем более он нарочит, чем менее «обыденным» кажется, тем выше его художественная ценность. С точки зрения постмодерна никакой «естественной» — в смысле «подлинной» или «образцовой» — реальности не существует. Человек живет в знаковой среде, в окружении образов, подобий, симулякров или «подлинных имитаций». Современные информационные технологии превращают эти образы в особую — виртуальную — реальность. Постмодернисты приветствуют это как «шаг вперед на пути большего доверия к жизненному проекту, который толкает человека к развитию, делает из него существо все более искусственное — в смысле искусное»
[975]. Однако возможно и другое мнение. По словам Бориса Гройса, «теперь, в эпоху постмодернизма, думают, что совершили последнюю аскезу, начав по очереди надевать все эти маски в убеждении, что оригинального, подлинного нет». В результате «возникает иллюзия, что место „самости“ найдено и это место — пустота, могущая носить любую маску»
[976].
В результате категория естественного стала «Золушкой» современных интеллектуалов. В качестве призыва «назад, к природе» или пропаганды здорового образа жизни она переместилась туда, где ей позволяют существовать, но не дают содержательно развиваться: в разделы о здоровье массовых изданий, рекламу туристических агентств или экологически чистых продуктов
[977]. Под натиском постмодернистских экспериментов свободный танец почти забыт. В концертных залах не слышно «волшебной флейты Пана», а это не может не обеднять нашу жизнь.
Такие кентавр-объекты, как движение «естественное» или «свободное», удачно балансируют между природой и искусством. Постмодерн же не способен удержать в игре обе категории. Утрата одной части оппозиции ведет к потере того тонкого равновесия, которое составляет сущность искусства. В результате рушится оппозиция «естественное — искусственное» — один из опорных элементов культуры в целом. Без своей противоположности — «естественности» — теряет смысл и искусство.
«Естественное» и «искусственное» — лишь один из парадоксов, на которых стоит танец. Эта и другие оппозиции — усилие и расслабление, целостность и фрагментарность, индивидуальность и абсолют — можно считать главными принципами «свободного танца».
Глава 4. Принципы нового танца
Хотя у Дункан были вполне определенные взгляды на танец
[978], она никогда не стремилась привести их в какую бы то ни было «систему» или создать «метод» преподавания. Напротив, она с жаром утверждала, что танцу никого нельзя научить — можно лишь пробудить желание танцевать. Учиться ездили к ее сестре Элизабет в Берлин и Дармштадт, но там преподавание было рассчитано главным образом на детей. Желающим повторить путь Дункан приходилось начинать с того, с чего начала она, — разглядывать античные образцы в музеях и самим додумывать принципы движения и методы преподавания. Иначе — без четко сформулированной системы подготовки — свободный танец проигрывал балету с его веками отработанным экзерсисом и железной дисциплиной
[979]. В результате этой работы почти у каждого руководителя пластической студии сложилась своя более или менее оформленная концепция того, что представляет собой свободное движение и как ему следует обучать. Эти системы отчасти повторяли друг друга, отчасти же конкурировали между собой.
Как мы видели, одну из первых попыток подытожить и обобщить работу пластических студий научно предприняли в Хореологической лаборатории ГАХН. По разным — главным образом, политическим — причинам, эта работа не была доведена до конца. В начале 1930‐х годов «культурная революция» в СССР и приход к власти нацистов в Германии сильно обеднили картину нового танца в Центральной и Восточной Европе
[980]. Из Мюнхена его столица переместилась в Париж; здесь же был основан журнал «Международный архив танца». Покинувшие Россию пластички — Элла Рабенек, Клавдия Исаченко, Мила Цирюль, Наталья Бутковская — также оказались во Франции. В 1935 году редакция «Международного архива танца» устроила смотр парижских танцевальных студий и школ. Приглашены были представители всех направлений — от балета до танца «гармонического, акробатического, экспрессивного, экзотического и народного». Их просили не только выступить, показав свое лицо, своих учеников и метод преподавания, но и сформулировать собственные принципы выразительного движения. Студии продемонстрировали свои хореографические работы, а их руководители написали статьи и дали интервью, вошедшие затем в специальный выпуск журнала
[981].
В этих и других работах принципы выразительного движения возводили к Дельсарту и Дункан. Появление в этом контексте имени Дельсарта неудивительно: он заложил основы преподавания выразительного движения, и актеры во всем мире были в той или иной степени знакомы с дельсартианской системой. В США у Дельсарта было много последователей, и у Дункан, которая начала свою карьеру в качестве театральной актрисы, имелись все возможности познакомиться с его взглядами. И хотя она во всеуслышание утверждала, что учиться надо у природы, но многие свои принципы почерпнула в театральной системе Дельсарта. И вопросы, которые ставили в статьях «Международного архива танца» руководители пластических студий, были похожи на те, которые ставил еще Дельсарт: есть ли у движения центр или источник? Должны ли движения быть целостными или фрагментарными? Нужно ли танцовщику создавать впечатление легкости, скрывать прикладываемые усилия? И к чему стремиться в танце — к индивидуальному самовыражению или движению «абсолютному»?
