9
Мальчики
Во взрослой жизни Пауль Витгенштейн был гораздо известнее младшего брата, но сейчас все наоборот: Людвиг, или Люки, как его звали в семье, стал иконой XX века — привлекательный, заикающийся, терзающийся, непостижимый философ. Вокруг этой мощной личности после его смерти в 1951 году образовался настоящий культ — и, что характерно, многие последователи культа Витгенштейна никогда не открывали его книг и не пытались понять ни единой мысли. «Schmarren!» («Чепуха!») — отзывался обо всем этом Пауль
[40]. Но критика не омрачила братской дружбы. Когда вышел «Логико-философский трактат» (где в предисловии автор утверждает, что нашел решение большинства самых сложных философских проблем в мире), Людвиг подарил книгу Паулю, подписав: «Моему дорогому брату Паулю на Рождество 1922 года. Если книга бесполезна, пусть она скоро исчезнет без следа»
[41].
Когда Джером ухаживал за Гретль, Паулю — привлекательному, невротичному, эрудированному, любящему природу, пылкому — было семнадцать, и он как раз сдавал выпускные школьные экзамены в классической гимназии в Винер-Нойштадте. Людвиг, будучи на полтора года младше, томился в течение учебного года у семьи Штригль в провинциальном городе Линце. Днем он ходил на уроки в реальное училище, полуклассическое го, сударственное образовательное учреждение на триста учеников. Как вспоминает один из учеников, большинство учителей
…психически ненормальные, а многие к концу своих дней и вовсе помешались; их вечно грязные воротнички… Они даже внешне выглядели какими-то потасканными, — пролетариат, не умевший мыслить самостоятельно, отличавшийся дремучим невежеством и лучше всего подходивший для того, чтобы поддерживать беспомощную систему правления, которая, слава Богу, теперь в прошлом
[42].
Этого ученика, который был всего на шесть дней старше Люки, звали Адольф Гитлер.
Непохоже, чтобы хоть один из них, Людвиг или Гитлер, в то время мог хотя бы подозревать о потенциале другого. В школе оба держались особняком, оба требовали от одноклассников, чтобы те обращались к ним на «Вы», хотя принято было по-свойски друг другу «тыкать». Гитлера, страдавшего от наследственной болезни легких, учителя отмечали, но не как будущего фюрера Германии, а как проблемного двоечника, который не смог даже получить аттестат зрелости, в то время как Людвига, чей недуг состоял в болезненном выпячивании стенок кишечника (попросту говоря, грыжа), в лучшем случае считали средним учеником, по большинству предметов его отметки часто вызывали обеспокоенность.
Дома, в Урфаре, пригороде Линца, мать Гитлера баловала сына безоговорочной верой в его способности, в то время как в Вене семья Витгенштейнов не спешила признать какие-либо таланты двух младших детей. Все вдохновляющие мечты Пауля были связаны с игрой на фортепиано, но его манеру характеризовали как топорную и одержимую. «Не так талантлив, как Ганс», — говорили они. Но Пауль по крайней мере достиг успеха там, где Ганс потерпел поражение, — поступил в академическую гимназию в Винер-Нойштадте. Людвиг же в десять лет сконструировал работающую модель швейной машинки из деревяшек и проволоки, его интересы в юности были скорее практическими и техническими, чем академическими; он пошел в гораздо менее классическое реальное училище, и то ему пришлось усердно готовиться к поступлению.
Сначала Карл хотел запретить Паулю и Людвигу идти в школу, настаивая на том, чтобы они, как и остальные дети, обучались частным образом, дома, латыни и математике. Остальному (географии, истории, физике и т. д.) они могли научиться сами, читая книги, а школа, по мнению Карла, была потерей времени. Он считал, что его детям гораздо полезнее совершать здоровые прогулки или заниматься спортом. Только после исчезновения Ганса, когда атмосфера в доме Витгенштейнов стала невыносимой, Карл наконец смягчился, позволив двум младшим мальчикам пойти в общеобразовательную школу. Но было уже слишком поздно: Людвигу — сдавать экзамены, и обоим — учиться искусству человеческих отношений. Обучаясь дома, они держались в стороне от сверстников, и хотя мать пыталась отправить их поиграть с детьми слуг, ее уловка не произвела должного впечатления и вызвала сильное возмущение. Товарищей для игр было немного, и, как следствие, все дети Витгенштейнов выросли закоренелыми одиночками, которым приходилось всю жизнь сражаться за то, чтобы построить и сохранить важные для них отношения.
В детстве Пауль и Людвиг дрались друг с другом, как это нередко бывает у братьев. Одно время они ревниво соперничали за внимание мальчика по имени Вольфрум. Пауль, истинный анархист и интриган, любил втягивать младшего брата в неприятности, но они были почти ровесниками, и их дружба была тогда крепка. Трудно оценить, как повлияли на них самоубийства братьев. Будучи самыми младшими членами семьи, мальчики, вероятно, до некоторой степени избежали наихудших конфликтов. Они были значительно младше Ганса и Рудольфа. Людвиг хранил добрые воспоминания о Рудольфе, но о Гансе (который был на 12 лет старше и пропал из дома, когда Людвигу было всего 13), надо полагать, он помнил мало. Но Buben едва ли забыли невыносимую домашнюю атмосферу в те годы и могли в разные этапы жизни опасно близко подходить к самоубийству. Людвиг в заметках-воспоминаниях о детстве сознавался, что первые мысли о суициде посетили его на десятом или одиннадцатом году жизни — другими словами, в 1900 и 1901 годах, до трагедий Ганса и Рудольфа.
История Витгенштейнов включает несколько самоубийств — тетя и кузина так же закончили свои дни, — но из этого не следует делать вывод (как полагают некоторые), что такой способ умереть считался приемлемым, почетным или хотя бы нормальным в Вене начала XX века. Карлу, как говорилось выше, было очень стыдно за поступки Ганса и Рудольфа; отец Отто Вейнингера чувствовал то же самое по отношению к сыну, даже сам Вейнингер писал незадолго до смерти: «Самоубийство — это признак не смелости, а трусости, пусть даже оно наименьшее из трусливых действий»
[43]. Людвиг временами стыдился того, что не убил себя, но ни он, ни Пауль не совершили суицид именно потому, что не обладали этой формой трусости. «Я знаю, — писал Людвиг, — что убить себя — это свинство. Разумеется, нельзя желать собственного уничтожения, и любой, кто однажды представлял, что он совершает самоубийство, знает, что суицид — это всегда внезапное нападение на самого себя. Но нет ничего хуже, чем быть застигнутым врасплох»
[44]. Это неоднозначное отношение, которое Пауль разделял, было слабым отголоском стыда их отца за самоубийства Ганса и Рудольфа.
