Через много лет после событий, описанных в этой главе, когда Пауль отошел от дел и жил в Нью-Йорке, он каждый день совершал долгие прогулки: выходил из 19-этажного здания на Риверсайд-драйв, шел к мосту Джорджа Вашингтона, переходил на другую сторону и возвращался назад. Однажды на прогулке его внимание привлекла толпа, собравшаяся на мосту: пытались уговорить какого-то беднягу не прыгать вниз. Как только Пауль понял, что происходит, он бросился на толпу, размахивая тростью. «Если этот человек хочет умереть, пускай. Разве ваше дело — указывать, жить ему или нет?» В последовавшей сумятице мужчина, больше не находившийся в центре внимания, тихо покинул свою опасную позицию на мосту, и больше о нем никто ничего не слышал.
Как и все Витгенштейны, Пауль и Людвиг были исключительно музыкальны. Людвиг играл на скрипке и фортепиано, а после сам освоил кларнет, но всегда чувствовал, что находится в тени старших братьев и сестер. Однажды ему приснилось, что он стоит на вокзале и слышит, как Пауль рассказывает Гермине о том, насколько Джером поражен его (Людвига) музыкальными талантами. На следующее утро он записал этот сон:
Оказалось, я так чудесно пел вчера «Вакханок» Мендельсона… Пел чрезвычайно выразительно, сопровождая пение крайне выразительными жестами. Пауль и Гермина, похоже, полностью согласились с похвалой Джерома. Джером ясно повторял снова и снова: «Какой талант!» Все это от самодовольства. Проснувшись, я разозлился. Или, скорее, устыдился своего тщеславия
[45].
С раннего детства Пауль готовился к карьере концертного пианиста, упрямо сопротивляясь желаниям отца. Не только отец, но и вся семья пыталась его отговорить. Они убеждали его, что он не так уж и хорош. «Разве можно так колотить по клавишам?» — всплескивала руками мать
[46]. Да даже если бы он играл лучше, говорили они, неслыханно для мальчика его класса и происхождения выбрать карьеру музыканта. Несмотря на их отчаянные уговоры, Пауль не собирался отступать. По выходным он брал уроки у Мари Баумайер, друга семьи и некогда ученицы Клары Шуман, считавшейся в те дни одной из лучших венских исполнительниц Шумана и Брамса. Но больше всего он хотел попасть в класс гениального преподавателя музыки Теодора Лешетицкого.
Карл Витгенштейн — опытный горнист и скрипач, родственник Иоахима, обладатель одной из лучших в мире коллекций оригинальных рукописей музыкальных партитур, числивший Брамса и Штрауса своими друзьями; человек, который на классических концертах смахивал указательным пальцем слезы с глаз и гордо показывал блестящий от влаги кончик пальца жене — странно, что именно он так непримиримо противился желанию сына профессионально заняться музыкой. Как многие великие коммерсанты, он не вдавался в тонкости семейной психологии и мерил сыновей собственной меркой. Если оказывалось, что они не такие энергичные, не такие способные, смелые и азартные, как он, то они считались обреченными на неудачу. Давление на сыновей — Ганса, Курта, Руди, Пауля и Людвига, — имевшее целью создать собственную династию в большом металлопрокатном, сталелитейном, оружейном и банковском бизнесе, который он основал, привело к разрушающему нервному напряжению для всех пятерых.
10
Мать
Основной недостаток фрау Витгенштейн заключался в том, что она не могла, с одной стороны, защитить детей от гнева и раздражительности отца, а с другой — компенсировать их материнским теплом и заботой. Это была невысокая, длинноносая и круглолицая женщина, нервная и замкнутая, бесстрастная и верная долгу. Она страдала от постоянных приступов мигрени и флебита, болезни артерий, нервов и вен ног. «Мы просто не могли ее понять, — писала Гермина в мемуарах, предназначенных для узкого круга, — более того, она по-настоящему не понимала восьмерых странных детей, которых произвела на свет; при всей своей любви к человечеству она, казалось, вообще не понимала людей»
[47]. Гретль вспоминала: «Преданность моей матери долгу доставляла мне массу неудобств, ее вечную взбудораженность невозможно было терпеть. Она страдала от постоянного нервного напряжения»
[48].
Фрау Витгенштейн принесла жизнь в жертву мужу и своей престарелой матери, оставив восьмерых детей выкарабкиваться из душевной пустоты как придется. Гермина писала:
С самого начала мы, дети, чувствовали в доме странное напряжение, без передышки, которое не мог вызывать только беспокойный отец. Мать тоже была вспыльчивой, хотя она всегда сохраняла доброжелательность в ссорах с мужем или матерью
[49].
По словам Гермины, невротическая одержимость матери долгом жены привела к тому, что ее собственная личность в нем полностью растворилась: «Думаю, наша мать, какой мы ее знали, больше не была собой… помимо всего прочего, мы не могли понять, почему у нее нет собственной воли или своего мнения, и даже не ставили под сомнение тот факт, что при отце нельзя настаивать на своих желаниях или своей точке зрения»
[50].
Гермина приводит пример: однажды вечером фрау Витгенштейн легла в постель, обернув ногу тканью, которую нечаянно пропитали чистой карболовой кислотой — слабый же ее раствор, как считалось, помогает против мозолей от новой обуви. Ночью кислота настолько прожгла плоть, что утром на ноге открылась ужасная глубокая рана, которая не заживала неделями. Всю ночь мать пролежала без сна в страшных мучениях, но не осмелилась ни пошевелиться, ни застонать из страха потревожить сон мужа.
Один за другим все восемь детей Витгенштейна поняли, что лучшим (и, возможно, единственным) способом общения с матерью была музыка — она как клей соединяла разрозненных членов семьи с матерью и друг с другом. В молодости фрау Витгенштейн брала уроки музыки у переживавшего не лучшие времена венгерского композитора Карла Гольдмарка (когда-то он прославился оперой «Царица Савская»). Хотя руки у нее были крошечными, а двигалась она неловко, Гольдмарк научил ее грациозно играть с листа практически все, подолгу импровизировать, узнавать ноты на слух и без усилий транспонировать музыку из одной тональности в другую. Слишком стеснительная, чтобы выступать на публике, она любила дуэты, камерную музыку и музыкальные игры с семьей, и в этом общем бессловесном действе материнская отрешенность меньше всего расстраивала детей. «Она с трудом понимала сложные устные предложения, но легко могла прочесть с листа сложный музыкальный отрывок и транспонировать его в любую тональность»
[51]. Музыкальное самовыражение давалось фрау Витгенштейн легко, и когда она играла, «ее лицо становилось по-новому красивым».
Поскольку дети учились узнавать и почитать классических композиторов и исполнителей, а лучшим средством общения с матерью была музыка, для которой слов не требовалось, неудивительно, что каждый занимался музыкой с почти патологическим рвением. В музыкальной среде они вели себя дружелюбно и свободно. Видя, с какой радостью и страстью Пауль, Людвиг, Гермина, Леопольдина и Карл пели или играли вместе или по отдельности, всякий мог впасть в заблуждение, что эти капризные, раздражительные и сложные люди — одна из самых счастливых и сплоченных семей в Габсбургской империи. Их выступления были прекрасными, блестящими и страстными, и, как написал один из восторженных гостей Пале годы спустя, когда великое здание обратилось в руины, а Витгенштейнов уже не было на свете: «Они качались в ритме танца, показывая всем, как им это нравится»
[52].
