Во французской столице они сняли роскошную квартиру на улице Фэзандери, и Гретль записалась еще на один учебный курс. «Словами не описать, как я люблю учиться, — писала она Гермине. — Вот бы учебу прописывали каждому человеку! Я уверена, что это универсальное лекарство от разочарований и хорошая замена мужу и ребенку!»
[81]Через шесть долгих лет после рождения Томаса у них с Джеромом родился второй сын по имени Джон Джером, которого они называли Джи или Джи-Джи.
16
Карл теряет сознание
Давайте вернемся немного назад, к сцене у смертного ложа. Гермина сидит подле отца и записывает его автобиографию под диктовку, а жизнь Карла висит на волоске в комнате на верхнем этаже Пале в Рождество 1912 года. Когда кто-то бесспорно умирает и все вокруг знают об этом, то даже самые любящие начинают надеяться, что занавес опустится побыстрее. Терпение Витгенштейнов слабело. Людвиг хотел вернуться в Кембридж к новым друзьям, а главное — к своей философии. «Приехав сюда, я обнаружил, что мой отец очень болен, — писал он Расселу. — Никакой надежды, что он поправится. Эти обстоятельства, боюсь, нарушат мои планы, и я в замешательстве, хоть и стараюсь не падать духом»
[82]. Но как бы Карл ни был слаб, он пережил и Рождество, и День подарков, и Новый год. 6 января 1913 года Людвигу пришлось признать, что он не сможет вернуться в Кембридж к началу нового семестра, «так как болезнь моего бедного отца прогрессирует очень быстро»
[83]. Преподавателю по этике он писал: «Очевидно, что он не поправится, но пока невозможно сказать, насколько быстро будет развиваться болезнь. Так что мне придется остаться еще на десять дней, и надеюсь, тогда я смогу решить, вернуться мне в Кембридж или остаться в Вене до самого конца»
[84]. В тот же день он сообщил Расселу:
Он не чувствует сильной боли, но в целом ему очень плохо из-за постоянного жара. Это делает его таким апатичным, что его страдания нельзя облегчить, сидя у его постели и тому подобное. А это было единственное, что я мог для него сделать, теперь же я совершенно бесполезен. Поэтому время моего пребывания здесь полностью зависит от того, примет ли болезнь столь стремительное течение, что я не рискнул бы уехать из Вены
[85].
Эта комедия тщеславия, поочередных визитов и прикроватных бдений продолжилась и на следующей неделе, и только 20 января Карл потерял сознание и, подчиняясь неизбежному, милосердно испустил дух.
Дорогой Рассел,
мой дорогой отец умер вчера вечером. У него была самая красивая смерть, которую только можно представить, без малейшей боли и заснул как ребенок! За прошедшие часы я ни разу не ощутил печали, лишь радость, и думаю, что такая смерть стоила целой жизни. Я уезжаю из Вены в субботу, 25-го, и буду в Кембридже в воскресенье вечером или в понедельник утром. Очень хочу снова тебя увидеть.
Всегда твой,
Людвиг Витгенштейн
[86].
17
In memoriam К. В
Некрологи Карла Витгенштейна, как и все некрологи тех дней, были хвалебными и комплиментарными. Ни в одном из них не говорилось о том, что он замораживал цены, о его картелях и давлении на рабочих, что так раздражало левую прессу во время его «великой отставки». Вместо этого делали упор на благотворительность, особое внимание уделяли его наследию как покровителя искусств, ведь без его непосредственной щедрости известный Дом сецессиона на Фридрихштрассе никогда бы не построили. «Карл Витгенштейн был человеком необычайной творческой энергии и мощного организационного таланта, — сообщала Neue Freie Presse. — Австрийская черная металлургия, которая тридцать лет назад едва ли могла бы похвастаться удовлетворительным состоянием, обязана ему существенным прогрессом»
[87]. Последний абзац был теплой данью уважения:
Карл Витгенштейн обладал необузданным темпераментом и прекрасным чувством юмора, он невероятно быстро схватывал суть и был блестяще находчив в разговоре. Нередко он бывал вспыльчив, но никогда не таил злобу, всегда был готов помочь друзьям, и даже те, кто придерживался противоположных взглядов, ценили его характер. Его щедрость в благотворительности часто держалась в секрете, он помогал молодым талантам и всегда был готов поддержать творческие начинания
[88].
Автобиографические заметки, которые Карл надиктовал Гермине, не годились для публикации. Вместо них семья решила почтить его память, частным образом напечатав его политико-экономические работы и путевые заметки. 25 января 1913 года он был похоронен на участке, давно зарезервированном для него и его семьи: на привилегированном месте на Центральное кладбище — большом, иерархически распланированном и привлекавшем много туристов. Фамильный склеп Витгенштейнов, разрушающаяся восьмиугольная постройка некогда современного дизайна, расположен в сорока шагах от могил Бетховена, Шуберта, Брамса и Иоганна Штрауса. Вскоре после смерти Карла останки его сына Руди переместили сюда с места изначального захоронения. Руди — единственный из пяти сыновей Витгенштейна, кто похоронен здесь. Рядом с Карлом покоится Леопольдина, его жена, а с другой стороны — служанка с орлиным носом по имени Розали.
18
Отклики на выступление Пауля
Концертный дебют Пауля 1 декабря 1913 года, с которого начинается вся эта история, имел огромный успех, — как решили семья, друзья и, возможно, даже слуги из Пале, еще до того, как в газетах начали появляться первые рецензии. Альберт Фигдор, эксцентричный родич-миллиардер, написал ему на следующий день после концерта, что исключительно рад успеху Пауля и что вся Вена его хвалит. «Пожалуйста, прими вложенную шутку как небольшой символ моего восхищения»
[89]. Он подарил оригинальную рукопись юмористического канона Феликса Мендельсона.
Пауль был крайне чувствителен к чужому мнению: он приходил в бешенство от похвал, которые считал незаслуженными, в негодование — от любого рода критики. Он предпочитал, чтобы его выступления не обсуждали вовсе. Больше всего он не выносил мнения младшего брата: хоть Людвиг и восхищался техникой Пауля, ему не нравилась его манера исполнения. Людвиг придирался ко всем музыкантам, даже к самым лучшим (однажды он прервал репетицию знаменитого Rosé String Quartet, чтобы сказать им, что они совершенно неправильно исполняют квартет Шуберта), но его невысокое мнение о мастерстве Пауля, пусть и характерное для его привередливости, невыносимо раздражало старшего брата. Однажды вечером, когда Пауль репетировал дома, он внезапно прекратил играть и ворвался в соседнюю комнату, где Людвиг занимался своими делами, и закричал на него: «Я не могу играть, когда ты дома, я чувствую, как твой скептицизм сочится ко мне из-под двери».
