«Мое мнение о твоей игре само по себе СОВЕРШЕННО НЕСУЩЕСТВЕННО»
[90], — настаивал Людвиг, но Пауль, который никак не мог успокоиться, решил, что младший брат не выносит его выступлений.
В кафе Volksgarten на Бургринг Людвиг однажды попытался объяснить свою позицию. Насколько мог тактично, он сравнил игру Пауля на фортепиано с игрой прекрасного актера, рассматривающего текст пьесы как трамплин, который поможет донести до публики черты собственной личности, и признался, что манера исполнения Пауля испорчена (по крайней мере, для него) тем, что тот привносит в музыку слишком много себя. «Мне кажется, ты не пытаешься спрятаться за музыкальной композицией, ты хочешь изобразить в ней себя. Если я захочу услышать, что намерен сказать композитор (за этим я и иду на концерт), я не буду слушать тебя»
[91].
Как и большинство артистов, Пауль ни во что не ставил профессиональных критиков, хотя впоследствии он сам станет одним из них. «Мне как артисту их мнение безразлично, — писал он своему агенту. — Что мне за дело, что думает или считает такой-то? Но, к сожалению, с практической точки зрения их мнение важнее всего»
[92], и дебют в Musikverein был нацелен в первую очередь именно на получение хороших отзывов в прессе. Макс Кальбек, знаменитый критик, которому на тот момент было 63 года, исследователь творчества Брамса, стал первым, кто выступил с высокомерной статьей в Neues Wiener Tagblatt 6 декабря:
Всякий молодой человек, член венского высшего общества, который появляется на публике в 1913 году как пианист-виртуоз с концертом Джона Филда, должен быть либо фанатиком-энтузиастом, либо весьма самоуверенным дилетантом. Но господин Пауль Витгенштейн — а речь идет о нем — не является ни тем ни другим, а серьезным артистом (и это лучше, чем то или другое, насколько мы понимаем). Он предпринял это рискованное предприятие, до конца не осознавая, насколько оно рискованно, ведомый чистой любовью к задаче и направляемый благородным намерением продемонстрировать публике испытание — серьезное и редкое — своих выдающихся умений
[93].
Рецензия Кальбека — многословная манерная проза, едва ли ее можно было бы опубликовать в нынешние времена. Возможно, поэтому его написанная в духе Босуэлла биография Брамса в восьми томах, которую он писал пятнадцать лет, с 1898 по 1913 год, хотя и остается основополагающим источником знаний о Брамсе, но никогда не была переведена на английский. Великий критик продолжает:
Под гаснущими лучами наших чувств всеми любимые античные персонажи парят над нами и посвящают нас в тайны поэтических сумерек. Сухая композиция неожиданно расцветает поэмой. Внутри этой безупречно чистой техники, которая кажется нам сегодня столь же холодной, как неорганическая материя, живет мягкая и чувствительная душа, и мы чувствуем ее теплое дыхание
[94].
Кальбек был другом Витгенштейнов, постоянным гостем музыкальных вечеров на Аллеегассе, и восторженная рецензия на выступление Пауля может быть предвзятой. Описание «безупречно чистой техники» Пауля и «ясного и безукоризненного великолепия деликатного, мягкого и блистательного прикосновения пианиста» можно сравнить с комментарием из другой, неподписанной рецензии, опубликованной в Das Fremdenblatt 10 декабря, в которой утверждается, что «практика добавит совершенства его способностям и улучшит манеру исполнения»
[95]и что он играл «крайне внимательно и чрезвычайно осторожно». Но критик Fremdenblatt добавляет, что «сила, с которой извлекаются ноты, и непритязательная точность здорового чувства ритма узаконивает его выступление на публике» (что вряд ли сочетается с замечанием об «осторожности»), и что существенные трудности программы выступающий «одолел, уверенно держась в седле». Юлиус Корнгольд, чрезвычайно важный критик из Neue Freie Presse, загадочно сбежавший с концерта сразу же после первого произведения, в конце концов выдал в газете короткую заметку, которой пытался оправдать свое поведение: «Дебют молодого пианиста Пауля Витгенштейна вызвал живой интерес… [его] свежей технике, непритворному счастью исполнения музыки и классически воспитанному чувству стиля можно отдаться с удовольствием, совершенно ничем не рискуя». Рецензия Корнгольда, вышедшая через три недели после концерта, подкрепила уверенность молодого пианиста и обоснованно поддержала его в желании продолжать следовать выбранной карьере. Пауль упрямо сражался с возражениями семьи, иногда шел им наперекор, а иногда уступал тирании отца. По настоянию Карла он в 1910 году пошел в Высшую техническую школу в Вене и вскоре устроился на работу (очень неохотно) стажером в банке в Берлине. Теперь же, наконец, он пробил себе путь для игры на фортепиано. Рецензия Корнгольда могла запоздать и быть слишком небрежной в исполнении, но это не имело значения, потому что она стала окончательным и публичным доказательством таланта Пауля Витгенштейна. Она не только наполнила его надеждой и уверенностью, но и развеяла уныние семейного Рождества, которого в этом году все боялись.
3 декабря 1913 года, через два дня после триумфального дебюта Пауля, на страницах Srbobran, чикагского журнала для эмигрировавших в Америку сербов, появилась короткая заметка:
Австрийский престолонаследник выразил намерение посетить Сараево в начале следующего года. Каждый серб должен обратить на это внимание… Сербы, хватайте все, что попадется под руку — ножи, винтовки, бомбы и динамит. Вершите святую месть! Смерть Габсбургской династии и вечная память героям, которые восстали против нее
[96].
Часть II
Скверная жизнь
19
Денежный вопрос
Имущество Карла Витгенштейна было поровну разделено между женой и шестью детьми. Гретль отдала предпочтение огромной сумме наличными и сразу же купила виллу, замок и небольшой участок земли в Гмундене за 335 000 австрийских крон, но не успела она позвать архитекторов и декораторов, чтобы привели все в порядок, как вечно неугомонный Джером настоял на переезде в Англию. Итак, в апреле 1914 года Стонборо собрались и переехали в особняк эпохи короля Якова, в деревушке Бесселсли неподалеку от Абингдона в Оксфордшире. Джером, у которого было немногим больше опыта в бизнесе, чем у жены, взялся управлять ее значительными капиталами и перевел большую часть ликвидных активов на американский фондовый рынок. Пауль и все остальные поделили между собой австрийскую недвижимость покойного отца и большой портфель иностранных акций, которые хранились в Central Hanover Bank в Нью-Йорке, хранилищах банков Kreditanstalt и Blankart в Цюрихе и в голландском банке Hope & Co. в Амстердаме.
