В бою Пауль был ранен — пуля раздробила локоть правой руки. Позже он ничего не помнил между острой и мучительной болью и пробуждением в полевом госпитале, его спасли рядовые, быстро отступив в лес, где пули врага не могли их достать. Там они наложили на плечо Пауля самодельный жгут, чтобы остановить кровь. До Избицы оставалось несколько километров, а им срочно нужен был санитарный корпус или полевой госпиталь. В какой-то момент Пауль или кто-то из рядовых успешно передал капитану Шаафготше важные сведения военной разведки, добытые в Тополе — информацию, которая позже окажется жизненно важной для обороны австрийцев в Замосце.
Когда Пауля принесли в полевой госпиталь, развернутый в стенах города-крепости Красныстав, в десяти километрах к северу от Избицы, он уже потерял сознание. Может, это, а может, последовавший шок уничтожили память о тех событиях и помогли ему забыть все медицинские осмотры и вердикт, что большую часть правой руки придется отнять. Единственное, что он помнил, придя в сознание и увидев свое увечье, что это потрясение наложилось на другое, возможно, не менее страшное: во время операции, когда доктора заполняли его легкие анестезирующими дозами морфина, скополамина, закиси азота или этилхлорида, делали круговой надрез кожи плеча, когда резали плоть, пилили обнаженную кость, когда отбрасывали ампутированную конечность, зашивали культю — когда все это происходило, Пятая русская армия в первом крупномасштабном вторжении на габсбургско-польскую территорию штурмовала Красныстав, так что к тому времени, как Пауль пришел в сознание, враг взял город, и русские с грубыми криками сновали с заряженными ружьями по коридорам и палатам госпиталя. Пауль, другие пациенты, хирурги, доктора, санитары и медсестры оказались под дулом пистолета как военнопленные: они теперь находились во власти врага, и скоро их погнали в расположение противника, за тысячи километров от дома, в тюремные лагеря в России.
23
В плену у русских
Железнодорожного сообщения здесь не было, а несколько проселочных дорог вели по необозримым просторам от Красныстава на восток. Пленников, которых посчитали достаточно сильными, чтобы идти, заставляли проходить до 25 километров в день под охраной казацких сабель, а весь рацион состоял из куска хлеба и тарелки щей по утрам. Шли они две или три недели, пока не добрались до депо, откуда ходили поезда. В первой Галицийской битве русские взяли в плен 100 000 австро-венгерских солдат. Вместе со множеством раненых русских солдат и бродячими группами польских беженцев, блуждающими повсюду в поисках пищи и жилья, они образовывали огромные толпы отчаявшихся оборванцев, к которым русские были не готовы и которых не могли прокормить.
Выжившие после долгого похода вглубь страны тепло отзывались о доброте и заботе русских докторов, о помощи крестьян, которые часто жалели потрепанных австрийских и немецких военнопленных и давали им хлеб и одежду, когда те проходили через их деревни; но многие вспоминали и о жестокости, лживости и жадности рядовых русских солдат. Статья 4 главы II отдела I Гаагской конвенции, которой придерживались все воюющие государства, предписывает обращаться с военнопленными «человеколюбиво». Они находятся во власти неприятельского правительства, а не отдельных лиц или отрядов, взявших их в плен. За исключением оружия, лошадей и военных бумаг, все личные вещи остаются собственностью пленного. На деле же русские солдаты, сами нищие, голодные и напуганные, грабили заключенных, вытаскивали у них из карманов деньги, письма, часы, блокноты, столовые приборы — в общем, все, что им приглянулось. Из госпиталей для военнопленных солдаты уносили любую одежду, которую могли прибрать к рукам — шинели, гимнастерки, сапоги и даже одеяла из палат, и, поскольку госпитали получали довольствие исходя из количества прибывающих и отбывающих пациентов, непорядочные чиновники пользовались этим: даже тяжелобольных заключенных безо всякой нужды перемещали из одного госпиталя в другой, иногда они добирались босиком и чуть ли не ползком ночами (чтобы не портить русским пейзаж) до замерзших железнодорожных путей или трамвайных станций, неделями маялись между русскими городами, зачастую возвращаясь в тот же самый госпиталь, из которого уехали изначально.
Таким же образом много месяцев после пленения Пауля переводили из Хелма в Минск, потом в Киев, Орел, Москву, Петроград и Омск, в тесной, донельзя переполненной, зловонной и кишащей паразитами теплушке. Типичный поезд с военнопленными формировался из 40–50 теплушек. В середине каждого вагона стояла железная печка и ведро, чтобы справлять нужду. По обеим сторонам располагались по два ряда дощатых нар, и отдельное место, с койкой, было предусмотрено для вооруженной охраны. Обычно в каждом вагоне содержалось от 35 до 45 заключенных, они нередко спали на нарах вшестером. Как вспоминал один военнопленный австриец: «Нужно было лежать либо на левом, либо на правом боку, тесно прижавшись к соседу. Повернуться могли только все одновременно, потому что наши тела размещались строго параллельно — только так нам хватало места»
[114].
Вряд ли что-то могло порадовать Пауля, когда он трясся на голых досках теплушки 11 тысяч километров по чужой стране. Целыми днями он лежал, прижатый к другим заключенным, с широко открытыми глазами, в вагоне, кишащем паразитами. Раны на руке гноились. С особым отвращением он вспоминал бегающих по телу крыс, и спустя годы рассказывал близкому другу, «как они иногда возвращаются в кошмарах. Как же я рад, что моя кровь насекомым не нравится. Другие заключенные не выносили блох и вшей, но я их просто вычесывал, они не причиняли мне вреда»
[115].
Сложнее было переносить физические и психологические травмы, от которых Пауль страдал после операции месяцами — травмы, усугубленные практическими бытовыми сложностями. Вдруг оказалось сложно завязать шнурки, отрезать хлеба или одеться утром. Геза Зичи, знакомый Пауля, потерявший правую руку из-за несчастного случая на охоте в пятнадцать лет, так описывает первые попытки одеться: «У меня ушло на это три часа, но я справился. Мне пришлось прибегнуть к помощи дверной ручки, мебели, помогать себе ногами и зубами. За обедом я не ел того, чего не мог сам порезать, а сегодня я чищу яблоки, стригу ногти, езжу верхом, я хороший стрелок и даже немного научился играть на пианино»
[116].
Медицина еще не нашла объяснения явлению под названием фантомная боль, которую испытывают все, кто лишился конечности. Одни считают, что мозг продолжает ориентироваться на модель целого тела, даже когда части уже не хватает. Другие — что мозг, введенный в заблуждение тем, что не получает ответа от недостающей конечности, посылает в нее слишком много сигналов, и это раздражает нервы, которые ее изначально обслуживали. Какова бы ни была причина, симптомы проявляются остро: жгучая боль в отсутствующей конечности, чувство, что отрезанный кулак или локоть сжимается крепче и крепче, пока почти не взрывается, или что вся конечность как-то сложно скручена или связана. Если посмотреть на руку, которой больше нет, легче не становится: боль остается, даже когда воочию убеждаешься, что этого не может быть.
