Когда «Трактат» Людвига издали после войны, книга не оправдала ожиданий того небольшого круга людей, которые восхищались его идеями в области логики, и многие, включая Бертрана Рассела, посчитали работу мистической, непонятной и депрессивной, словно это был не философский трактат, а какое-то непостижимое Евангелие от Людвига:
6.521 Решение жизненной проблемы мы замечаем по исчезновению этой проблемы.
(Не потому ли те, кому после долгих сомнений стал ясным смысл жизни, все же не в состоянии сказать, в чем состоит этот смысл.)
[176]
32
Проблемы Гретль
Когда вспыхнула война, Стонборо надеялись вернуться в Англию. Гретль, выйдя замуж за Джерома, стала гражданкой Америки, но так как она была Витгенштейн, ее захлестнули патриотические чувства, она страстно мечтала исполнить свой долг по отношению к Австрии. Помощь, которую она хотела оказать своей стране, должна была стать грандиозной, всем сердцем Гретль желала посредством своей находчивости, великодушия и огромного состояния не просто протянуть руку помощи, а повлиять на сам ход дела, выиграть войну в пользу Австрии. Ей хотелось поучаствовать «изо всех сил. Сделать все, что могу — душевно и физически»
[177]: вот почему ее совсем не радовала та волонтерская работа, которую она проводила, организовав питание для 80–100 человек в день в маленькой больнице в Ишле. Она писала Гермине:
Эта война повлияла на меня так же, как и на тебя. Я ничего не могу сделать, абсолютно ничего. Но я бы многое отдала, чтобы хоть как-то повлиять на ход кампании. Так ужасно, что можно жить в такое время, и при этом не жить вовсе!
[178]
Гретль ушла из больницы после того, как заразилась от одного из пациентов, и доктор посоветовал ей больше туда не возвращаться. Теперь она могла применить свой ум для более возвышенных целей, но вынуждена была бороться с мертвым грузом неудачно сложившегося брака. Ее проблема заключалась в том, что она раздражала окружающих. Ее мнение, способ его выражения и манера одеваться действовали на нервы другим: матери, Людвигу, Паулю, а особенно — мужу Джерому. Гер-мина, которая признавалась в том, что однажды чуть не дала Гретль пощечину, была, тем не менее, самым верным союзником сестры, постоянно напоминая другим о ее «внутреннем благородстве». Она писала Людвигу:
Трудно выразить, как я люблю Гретль и восхищаюсь ею. Почему тогда ее характер порицают многие, те, кто вовсе не ведет себя так же великодушно в важных вопросах, как она? Это всегда неизменно ранит меня
[179].
Но нельзя сказать, что брак не сложился только из-за манер Гретль или ее сдержанного отношения к сексу, ведь Джером — угрюмый, обидчивый параноик, склонный к мании величия — был ужасным мужем. В начале 1916 года он был совсем плох: его пугала навязчивая идея, что Америка собирается вступить в войну против Австрии. Больше он ни о чем не говорил и не думал. Он мог исчезнуть на весь день, вернуться посреди ночи, дрожащий, бессмысленно смотреть в пустоту, молча и не двигаясь, или внезапно взорваться в приступе ярости. Он испытывал нервы Гретль на прочность. Не зная, как поступить, она пыталась рационализировать проблему, смотря на мужа как на человека с раздвоением личности, с «внутренней жизнью»
[180], которая была «когда-то ясной, а теперь запуталась» и «внешней жизнью», которая «теперь направлена не на дела (как раньше), а на людей». Эти загадочные суждения не помогали улучшить ситуацию — не помог и переезд из Гмундена в роскошную съемную квартиру в Пале Эрдёди на Кругерштрассе в октябре 1915 года. Конечно, она могла подать на развод, но каждый раз, когда возникала эта идея, Джером грозился забрать мальчиков, Томаса и Джи, с собой в Америку. Что случилось с Джеромом? Сначала Гретль пыталась понять это сама, читая книги по психологии и психиатрии. Ничего не вышло, и много лет спустя ее уговорили отправить его к известному неврологу Юлиусу Вагнер-Яуреггу, недавно получившему Нобелевскую премию за спорный способ лечения (он прививал психически больным пациентам туберкулез и малярию), доказавший свою эффективность в случае сифилитического паралитического слабоумия. Неизвестно, болел ли Джером сифилисом, но его непредсказуемое поведение и паранойя — классические симптомы этой болезни. Его внук, Пьер Стонборо, решительно отрицает такую вероятность, но не предлагает альтернативных объяснений психоза Джерома. Как бы то ни было, Вагнер-Яурегг не добился успеха в лечении, и состояние Джерома оставалось неизменным вплоть до его смерти.
33
Дебют Пауля для левой руки
Вначале 1916 года каждого члена семьи Витгенштейн мучила та или иная проблема со здоровьем. Ноги фрау Витгенштейн по-прежнему «ужасно болели». Ее прооперировали, и теперь она была прикована к инвалидной коляске долгие недели до выздоровления. Она переживала по поводу зрения: у нее быстро развивалась одна из форм дегенерации желтого пятна — потери центрального зрения, — что могло привести к полной слепоте. Хелена Витгенштейн лежала в постели с желудочными коликами «и соответствующими жалобами». Гретль беспокоило учащенное сердцебиение, Людвиг сходил с ума на восточном фронте, а у Гермины, Джерома и Пауля были проблемы с пальцами. Так совпало, что у Гермины и Джерома опухли пальцы на правой руке, поэтому они не могли продолжать работать волонтерами в больнице. Пауль поскользнулся в ванной, упал на руку и сломал палец. Это был жестокий удар. Почти месяц он не мог играть на фортепиано, а больше всего на свете ему хотелось разучить новую вещь, написанную Лабором специально для него. Лабор тоже расстроился, ведь только 11 марта (через два с половиной месяца после несчастного случая) его «апостол Павел» смог впервые исполнить произведение на частном концерте в Musiksaal Пале Витгенштейн. Молодой ученик Лешетицкого играл оркестровую часть на втором фортепиано, но сам великий польский педагог не мог этого увидеть, он умер четырьмя месяцами ранее, когда Пауль ждал освобождения из карантина в Лейтмерице. Концерт прошел с огромным успехом. Пауль играл великолепно, и его, к нескрываемому удовольствию Лабора, вызвали на бис.
28 октября Пауль выступил с другой работой Лабора, квартетом, где фортепианную часть переработала для одной руки помощница композитора Розина Менцель. Снова состоялся частный концерт в Пале Витгенштейн, и снова Пауль играл «очень красиво, с большим теплом и огнем»
[181]. Композитор был безумно счастлив. Даже Гермина, которая обычно невысоко оценивала игру Пауля, обрадовалась его интерпретациям двух коротких этюдов Мендельсона, которые он исполнил, по ее словам, «очень хорошо и с чувством». Она говорила Людвигу:
