В то время существовало, конечно, множество скептиков (да и сейчас они есть) — тех, кто закатывает глаза и восклицает: «А король-то голый!» Дяди, тети и растущая семья австрийских кузенов Людвига впечатлились меньше всего. Многих из них просто смущало его эксцентричное поведение, и они считали, что это просто извращение — что его, простофилю из их семьи, учителя начальных классов, за границей могут считать великим философом. «Качая головами, они удивлялись тому, что мир захватил клоун из их семьи, что тот никчемный человек вдруг стал знаменит, стал интеллектуальным колоссом в Англии»
[275].
Самые близкие родственники Людвига продолжали о нем беспокоиться, но он закрылся от них, отказался отвечать на письма и нередко возвращал невскрытыми посылки с едой, которые присылали ему Пауль и Гермина. Чтобы не терять с ним связи, они тайком общались с его друзьями. Одним из таких друзей был доктор Гензель, которого Людвиг повстречал в итальянском плену и с которым теперь общался как со своего рода наставником, и с одной стороны, спрашивал его совета, а с другой — просил присылать книги и все остальное, и ежедневно выполнять его поручения. Еще один грех профессора Уильяма Бартли III заключался в том, что он раскрыл в своей книге о Витгенштейне, что высоконравственный доктор Гензель являлся автором полемического трактата Die Jugend und die leibliche Liebe («Молодость и плотская любовь»), в котором нападал на гомосексуальность и мастурбацию. Гермина, никогда не читавшая эту книгу, регулярно с ним переписывалась по поводу брата и всегда благодарила за утешительные ответы. «Непросто иметь в братьях святого, — писала она ему, — и к английскому выражению „Лучше быть живой собакой, чем мертвым львом“
[276] я могу прибавить: лучше видеть брата счастливым человеком, чем несчастным святым»
[277].
В ноябре 1923 года Пауль, который считал сердце важнее интеллекта, с огорчением узнал, что Людвиг страдает от болезненной язвы толстой кишки, и, понимая, что не может ничем помочь прямо, осторожно обратился к еще одному другу Людвига, Рудольфу Кодеру:
Уважаемый господин Кодер,
у меня есть просьба и я был бы очень благодарен, если бы вы могли мне помочь. Мой брат Людвиг страдает от колита, который очень опасен, если его долго не лечить, потому что он ослабляет тело и действует на нервы, и приступы усиливаются, когда пациент устал или нервничает. Из-за него брат выглядит ужасно, измотан и изможден. Его можно вылечить при помощи специальной диеты. Доктор говорит, что нужно, например, есть кашу и перловый суп, противопоказано слишком много двигаться, нужно больше отдыхать и не нервничать, но Людвиг жалуется, что все это слишком дорого и доставляет ему слишком много хлопот.
Можно ли попросить вас, господин Кодер, как-нибудь повлиять на него, уговорить придерживаться диеты? Конечно, не стоит говорить ему, что это я вас надоумил. Спросите его по-дружески, как он, и посоветуйте, что нужно есть, и пусть он знает о серьезных последствиях болезни. Если его слуга не сможет сварить настоящий перловый суп, я готов прислать все необходимые ингредиенты, уважаемый господин Кодер, и тогда он, может быть, поверит, что вы сварили его сами. Вряд ли так уж трудно достать ингредиенты для такого простого блюда. Я доверяю вашим дипломатическим способностям. Я был бы вам крайне признателен. Извините, что побеспокоил вас, просто я не знаю, что делать. Может, вы окажете на него хорошее влияние, чего нам с сестрой сделать не удалось.
Благодарю вас заранее. ПВ
[278]
Годы спустя старик из Кирхберга вспоминал Людвига как «того совершенно безумного парня, который хотел обучить высшей математике наших детишек в начальной школе»
[279]. Другие, особенно самые умные ученики, вспоминали его с благодарностью как выдающегося учителя. Он показывал им архитектурные стили, учил ботанике и геологии, привез из Вены микроскоп, делал макеты паровых двигателей; показывал, как препарировать белку и вываривать лису, чтобы извлечь скелет. Но при всем своем энтузиазме и способностях Людвиг был тираном, нетерпеливым и зачастую жестоким учителем. Одна девочка, которую он в ярости оттаскал за волосы, расчесываясь тем же вечером, обнаружила, что они лезут клочьями; другую он ударил так сильно, что из ушей потекла кровь. Когда в апреле 1926 года он несколько раз ударил по голове слабого бестолкового одиннадцатилетнего мальчика, тот упал без сознания на пол. В панике Людвиг отпустил учеников по домам и понес мальчика к директору, а по дороге столкнулся с отцом девочки, у которой накануне из-за него пошла кровь из ушей. Мужчина рассвирепел, обвинил Людвига в том, что он дрессировщик, а не учитель, и грозился позвонить в полицию. Когда он бросился поднимать тревогу, Людвиг оставил мальчика и бежал из деревни. Закон скоро его настиг, и его вызвали в районный суд Глогница 17 мая. На слушаниях он лгал суду, о чем глубоко сожалел всю оставшуюся жизнь, и судья, заподозрив, что Людвиг мог быть невменяемым и не отвечать за свои действия, распорядился об отсрочке, пока он не пройдет психологическую экспертизу. Людвиг ждал вердикта врача в Вене. «Интересно, что скажет психиатр, — писал он своему другу Кодеру, — но сама идея проверки кажется мне тошнотворной, меня тошнит от всей этой грязной истории»
[280].
43
Восхождение Пауля к славе
Несмотря на то что семья потеряла немалую часть своего состояния из-за опрометчивой инвестиции Пауля в государственные облигации, Витгенштейны оставались — по меркам обнищавшего венского среднего класса — сказочно богаты. Все это — благодаря иностранным инвестициям. По завещанию отца и трех братьев, дополненному дарственной от Людвига в 1919 году, Пауль оказался владельцем впечатляющего портфеля активов. В 1-м районе Вены ему принадлежал огромный квартал с магазинами, конторами и квартирами на фешенебельной Кольмаркт, большое здание по адресу Планкенгассе, 1 (с тех пор его снесли, а на его месте построили современную гостиницу). Во 2-м районе у него был многоквартирный дом на Штуверштрассе и еще один, с магазинами на первом этаже, по адресу: Марияхильфер, 58 — в 7-м районе. Из особняков, где жила семья, ему принадлежала половина Пале на Аллеегассе (вторая половина принадлежала Гермине) и треть Пале и имения в Нойвальдэгге (владельцами остальных двух третей были Гермина и Хелена). Но вовсе не сдаваемая в аренду собственность помогала поддерживать благосостояние в тяжелые годы после войны: правительство установило строгие ограничения на повышение арендной платы, так что когда потребительские цены выросли в 14 000 раз, рента осталась замороженной на доинфляционном уровне. К 1922 году на годовую арендную плату за квартиру для семьи арендодатель мог поужинать в недорогом ресторане.
