Летом 1930 года Пауль отправился с туром в Советский Союз. Путешествие привело его в концертные залы Москвы, Ленинграда, Баку, Киева и Харькова (родного города Сергея Борткевича), где исполнение им концерта Борткевича вызвало шквал аплодисментов. В Киеве публика пришла в такой восторг, что ему пришлось через два дня повторить программу. Пауль немного говорил по-русски, но он ненавидел русских и русскую культуру с тех самых тяжелых времен плена. Когда один вежливый джентльмен в 1950-х годах в Нью-Йорке спросил, не зайдет ли он посмотреть на прекрасную коллекцию русского антиквариата в его только что созданной «русской комнате», Пауль резко ответил: «Нет, я ненавижу все русское».
Больше всего Пауль ненавидел новый коммунистический режим, вездесущую его пропаганду, нищету, в которую он загонял людей. «Когда черная зависть наряжается равенством, война против привилегий становится боевым кличем»
[328], — цитировал он своего любимого венского поэта, Франца Грильпарцера. «Меня приводило в отчаяние вечное русское ожидание, и я бранился на каждом шагу»
[329], — вспоминал он. В Харькове ему пришлось принести стул из гостиничного номера в столовую, где не хватало мест. Обед занял около двух часов, потому что ничего не было готово, а сам процесс заказа превратился в кошмар:
«Кофе с молоком». Нет молока. «Чай с лимоном!» Нет лимонов. «Яичница из двух яиц!» Нет яиц. «Тогда хлеб с маслом!» Нет масла, только сыр. Государственный чиновник, сидевший рядом, сказал, что уже забыл вкус масла. И это столица аграрной страны, Украины!
[330]
В России, как и везде, Пауль открыто показывал свое презрение к коммунистическому режиму. В Москве он упрекнул агента на концерте, сказав: «Если бы вы сохранили царя, ваша страна была бы бесконечно лучше, чем сейчас!»
[331]Агент вышел из комнаты, покрутив пальцем у виска. Даже иностранному гостю было рискованно так высказываться в сталинской России 1930-х годов, но Пауля это не беспокоило, как видно по письменному отчету о поездке в Ленинград:
Большой зал, как это принято во всех публичных зданиях, театрах, концертных залах и банках, задрапировали красными знаменами. Многие из них висят на всю длину зала, и на них написано: «Догнать и перегнать капиталистические страны!» Думаю, если бы вместо этих изречений, такого расхода ткани на знамена, вместо бесконечных бюстов и изображений Ленина, вместо огромной и легкомысленной траты денег построили бы хоть один чистый общественный туалет, то сделали бы гораздо больше для добра и процветания граждан, и на шаг приблизились бы к тому, чтобы «догнать и перегнать» капиталистические страны
[332].
Когда Пауль уезжал из России, его предприимчивый усатый агент, Георг Кугель, принес ему хорошую новость, что Сергей Прокофьев, известный русский пианист и композитор, ныне проживающий во Франции, в принципе согласен написать для него концерт. Кугель, которому Пауль выплатил аванс, обратился к агенту Прокофьева Михаилу Астрову в начале июня, но не сообщил Паулю о своем намерении позаимствовать долю гонорара. Когда Пауля не было, Кугель тайком написал Астрову:
Господин Витгенштейн сейчас находится в туре по России и вернется в Вену в начале июля. Тогда я с ним все обсужу и дам вам знать. Пока же прошу вас примерно обозначить, сколько времени понадобится господину Прокофьеву, чтобы закончить концерт для левой руки и оркестра.
Господин Витгенштейн хочет получить исключительные исполнительские права на пять лет. Композиция — в одной или трех частях, или набор вариаций — конечно, целиком остается на усмотрение господина Прокофьева. Надеюсь прийти к согласию по поводу гонорара размером 5000 долларов и буду ожидать 10 % моей обычной агентской комиссии.
Жду вашего положительного ответа,
Георг Кугель
[333].
Вернувшись в Вену, Пауль отказался рассказывать своей любопытной семье о русском путешествии, и за обедом в честь возвращения поручил пожилой тете Кларе незамедлительно менять тему, если в разговоре речь зайдет о его путешествии, концертах или музыке. Из Вены он поехал в Лондон, оттуда — в гостиницу Overstrand недалеко от Кромера в Норфолке, на каникулы у моря с Маргой. Здесь он узнал, что Прокофьев согласился с его условиями. «Уважаемый мастер [писал он композитору в Париж], позвольте мне выразить невероятную радость по поводу того, что однажды я сыграю концерт, который вы согласились сочинить для меня»
[334]. 29 августа, в ажитации, он помчался в Париж, чтобы познакомиться с Прокофьевым и узнать, как идут дела с его концертом у Равеля.
В Монфор-л’Амори Равель повел его в фортепианную комнату, полную китчевых, заботливо расставленных украшений и безделушек — ручек из утиных перьев, хрустальных готических подсвечников, морских ракушек, а в позолоченной клетке «жила» механическая птица по имени Зизи. Там композитор пытался изобразить и оркестровую, и сольную партии одновременно двумя руками. Пауля музыка явно разочаровала, и он сказал об этом Равелю. Одна из его жалоб касалась длинной каденции без сопровождения в самом начале. «Если бы я хотел играть без оркестра, я бы не стал заказывать концерт!»
[335] — сказал он. «Думаю, Равель был разочарован, а мне было жаль, но я так и не научился притворяться»
[336]. Пауль потребовал нескольких изменений, и когда он выходил от Равеля, было непонятно, готов композитор их внести или нет. 2 сентября на улице Валантен-Ауй в Париже Прокофьев полюбопытствовал, как идут дела у Равеля, но Пауль промолчал. Только в конце месяца Равель заверил его, что внесет изменения, и тогда он объяснил Прокофьеву: «Равель закончит концерт, вероятно, через несколько недель. Когда мы встречались у вас, трудно было сказать что-то определенное. Я пишу вам это сейчас, чтобы вы не думали, что я что-то скрываю»
[337].
Итоговая договоренность между Паулем и Равелем принесла композитору 6000 долларов, а пианисту — исключительные исполнительские права на Concerto pour la main gauche на пять лет с даты подписания. Не обошлось и без проблем. Французская премьера должна была состояться в зале Плейель в Париже в апреле 1932 года, дирижером значился сам Равель, в то время как мировую премьеру назначили на январь того же года — в Вене в Grosser Musikvereinsaal с Венским симфоническим оркестром под управлением Роберта Хегера. Как обычно, самое первое исполнение (27 ноября 1931 года) состоялось на частном концерте в Пале Витгенштейн в Вене, партию оркестра играли на втором фортепиано. За несколько месяцев до объявления о том, что концерт готов, Пауля пригласили исполнить его в концертных залах Берлина, Лондона, Варшавы, Афин, Брно, Львова (Лемберга) и Познани.
